Мякин

По протоптанной дорожке они вышли к торосам, осторожно перебрались через нагромождения ледяных глыб, спустились к ровному льду и долго шли вперёд, в сторону солнца и горизонта. Уже когда где-то вдали слева остались чёрные точки редких рыбаков, она остановилась и, взглянув на Мякина, произнесла:

— Ну что ж, теперь можно исправлять недостатки.

Мякин огляделся вокруг. Берег, где они спустились на лёд, был так далёк, что выглядел отсюда довольно тонкой полоской тёмного леса. Вокруг стояла щемящая тишина, и, казалось, только тихий шорох снежинок под лучами вечернего солнца оживляет эту картину одиночества и покоя.

— Здесь нет недостатков, — сказал Мякин.

Стараясь не нарушать это безмолвие, она тихо ответила:

— Да, здесь нет недостатков, кроме тебя и меня.

— Да, — согласился он. — Но нас уже трудно исправить.

— Трудно исправить, — повторила она.

Они замолчали, пытаясь в этом пространстве уловить хотя бы какой-нибудь звук. Глухой треск прошёл по ледяному полю. Она вздрогнула:

— Сейчас нас унесёт в открытое море.

Он промолчал. Взглянул ей прямо в глаза и тихо спросил:

— Ты боишься?

— Нет, — ответила она. — С тобой не боюсь.

Он обнял её, поцеловал в губы и произнёс:

— Нам пора возвращаться. Солнце садится.

— Солнце садится, — согласилась она и спросила: — Там тебя ждут?

— А тебя? — спросил он.

— Меня — нет, — ответила она.

Солнце зацепилось за краешек ледяного горизонта. Они смотрели на закат и не решались нарушить эту величественную картину, казалось, медленного, но на самом деле стремительного удаления от этой звезды.

— Идём, — сказала она, когда погас последний луч.

Они подошли к торосам, когда стало совсем темно. Зажглись звёзды. В небе засияла молодая луна. Осторожно, помогая друг другу, они перебрались на берег, и только тогда, когда оказались на парковой дорожке, ведущей к зданию санатория, она спросила:

— Ты будешь помнить меня?

— Да, — ответил он.

— Как свой недостаток? — снова спросила она.

Он не знал, как ответить, и несколько минут шёл молча.

— Буду помнить так, как ты будешь помнить меня.

— Это хорошо, — сказала она. — В сущности, память — неплохая штука, когда она помнит что-то хорошее.

— Мы долго будем помнить хорошее, — согласился он.

Зимняя дорожка, освещённая фонарями, привела их ко входу. Они поднялись на крыльцо и тихо прошли мимо охранника.

— Погодите, погодите! — услышали они сзади. — Вы забыли… — Охранник вышел из своей загородки и протянул им чёрную книгу.

— Ах, да. Спасибо, — сказала экстрасенша. — Совсем загулялись.

— Это бывает, — ответил охранник. — Свежий воздух. Природа всех расслабляет.

— Да, конечно расслабляет. — Экстрасенша весело подхватила книгу. — А теперь после ужина углубимся в чтение.

— Приятного аппетита и чтения! — произнёс охранник.

— Спасибо, — одновременно ответили они и прошли к лифту, чтобы подняться к своим номерам.

— Надеюсь, на ужине мы встретимся? — спросила экстрасенша, когда они остановились у дверей её номера.

Мякин коротко ответил:

— Да.

Когда он вошёл в номер, первой его мыслью было: «Когда собрать чемодан? Оставить это мероприятие на утро или уложиться сегодня вечером?»

«Уложусь вечером», — решил Мякин и взглянул на часы. До ужина оставалось ровно полчаса.

«Надо бы позвонить домой. Обрадовать своих», — подумал он, но, немного поразмышляв на эту тему, решил, что не стоит их тревожить. Завтра после работы он заявится сюрпризом.

Мякин быстро переоделся для ужина и на минуточку прилёг передохнуть после ледяного похода. Он вспоминал всё, что произошло сегодня на прогулке, и ему стало очень жаль экстрасеншу. Даже гораздо больше, чем самого себя, когда его однажды незаслуженно отчитал Герасим Ильич.

Герасим Ильич по ошибке посчитал, что эту важную бумагу ему на подпись подсунул Мякин. Тот минут десять затаясь слушал, какой он плохой работник, что его следует немедленно уволить и больше никогда никуда не принимать на работу. А когда Герасим Ильич немного выдохся на почве обвинений Мякина в разгильдяйстве, а Мякин тихо пробурчал, что бумагу готовил не он, Герасим Ильич опешил от неожиданности. Он даже встал из-за стола, взял в руки пресловутый документ, ещё раз его внимательно просмотрел и изрёк:

— Так кто же это сделал?

Мякин, хотя и догадывался, чьих рук это дело, свои подозрения не высказал, а только, скромно пожав плечами, ответил:

— Не знаю.

Незаметно для себя Мякин задремал, и приснился ему весёлый сон. Он спал и улыбался во сне, потому что все вокруг хвалили Мякина, восхищались его умом и всем-всем, что было у него хорошего. В самом конце ему даже стало как-то стыдно и неудобно, что его так превозносят. А более всего его развеселило то сновиденческое обстоятельство, что Казлюк, стоя на трибуне, не переставая перечислял все мякинские заслуги перед конторскими.

Мякин открыл глаза. Ночная тишина окутала санаторий. Мякин взглянул на часы и не поверил своим глазам: стрелки указывали на три часа ночи.

«Проспал! — с ужасом подумал он. — Как неудобно получилось! Она меня ждала, а я проспал. Сплошное свинство с моей стороны!»