Мятежный дом

— «Гериха Пятого»? На Рождество? — Торвальд слегка поморщился.

— Ты еще «Тита Андроника» предложи, — поддержал Холмберг. — Нет, даже если мы изгадим комедию, народ посмеётся, а это уже полдела. Но изгадить хорошую трагедию…

— Тогда «Укрощение строптивой»? — старпом сдавался не так легко, как в мечном поединке.

— Хельга будет просто в восторге, — в сарказме Торвальда можно было вымачивать мясо кракена.

— Нет, я за «Двенадцатую ночь», — Холмберг даже поднял руку. — Из Вальне, к примеру, выйдет шикарный Мальволио.

— Вальне мы арканом не вытащим на сцену. И у нас даже ещё нет согласия тех, кого мы тут выдвинули на роли.

— Моё — есть, — сказал Крайнер. — Но я предпочел бы играть Марию. Если Себастьян окажется на полторы головы ниже меня — будет не дренгскапр.

— Так ведь комедия, — пожал плечами Холмберг. — Капитан, а чего это вы скромничаете? Роль герцога Орсино написана прямо для вас.

— Я возьму ту роль, на которую мы не найдем человека, — сказал Торвальд.

— Себастьян с Виолой из тебя все равно не выйдут. У тебя слишком мужественный баритон.

— Это верно, — Торвальд набрал нужный код внутренней связи. — Матрос Огаи, подойдите в рубку.

Дик появился через несколько минут — с закатанными до локтя рукавами и в странных пятнах на одежде: господин Бадрис, не желая предаваться праздности, препарировал чужого бота, а Дик при этом помогал.

— Вызывали, сэр?

— Ты нам смертельно нужен, — сказал Стейн. — Выручай. Кроме тебя некому.

— А что нужно сделать, сэр?

— Сыграть в пьесе Шекспира.

— Шекспира? — юноша пристально глянул старпому в глаза: не насмешничают ли над ним. — Но это… это… просто здорово!

— Ты знаком с Шекспиром?

— Да, сэр. Миледи давала мне книгу. Ничего прекрасней я в жизни не читал — кроме «Синхагакурэ», конечно, и блаженного Иоанна Оксонского, и…

— Понятно, — оборвал его Стейн. — А пьеса «Двенадцатая ночь» тебе знакома?

— Нет, сэр. Но раз ее написал Шекспир — значит, она хорошая.

— Изумительно, — улыбнулся Торвальд. — Там есть роль прямо для тебя, Ран. Очень сложная. Как сказал Стейн — кроме тебя, не справится никто.

— Я слушаю, сэр.

— Нужно сыграть близнецов. Брата и сестру. Они не появляются на сцене одновременно, так что раздваиваться тебе не придется. Да ты сядь, это разговор не на пять минут.

— Сыграть брата и сестру? — Дик опустился в кресло. — Женщину?

— Добро пожаловать в клуб, — Крайнер игриво помахал рукой. — Я тоже буду играть женщину.

Это он сделал зря, подумал Торвальд, увидев, как закостенели плечи паренька.

— Во времена Шекспира, — сказал он. — Все женские роли играли мужчины. А у нас на корабле женщин просто нет. Спасай.

— Брата, брата тоже нужно сыграть, — торопливо напомнил Холмберг. — Он славный малый. Ты сам иногда так себя ведешь.

— А сестра большую часть времени притворяется мальчиком, — добавил Торвальд. — И тебя никто не переоденет в женское платье — на двести морских миль вокруг ни единого платья просто нет.

— Это факт, — подтвердил Стейн. — Даже на «Юрате» дамы носят те же рабочие робы, что и мы. Хотя по иронии судьбы «роба» значит именно «платье».

— И ваш синдэнский хабит все равно похож на женскую юбку, — брякнул Холмберг.

— Я не в Синдэне! — огрызнулся Дик.

— Извини, — Торвальд выставил перед собой руки. — Но кроме тебя, и правда некому.

— Ладно, — вздохнул Дик. — Давайте пьесу.

Пока он читал первую страницу, все напряженно ждали.

— «Представь меня как евнуха ему…» А что такое евнух?

— М-м… в давние времена, — начал объяснять Торвальд, — чтобы дольше сохранить красоту и детский голос мальчиков, им иногда отрезали…

— Понял, это здесь называют «кургар», — Дик сжал губы почти до белизны. — Ладно, посмотрим, что там дальше.

Он почитал еще и вздохнул с несколько более смягченным выражением лица.

— Мне это совсем не нравится, сэр, но раз так надо, я сделаю.

Когда он вернулся и объяснил господину Бадрису, зачем его вызывали, эколог неожданно оживился и набрал код рубки.

— Господин Нордстрем, я тут услышал, что вы намерены развлечься постановкой «Двенадцатой ночи»… Так я хочу спросить: вакантна ли все еще роль дядюшки Тоби?

Однако первая же репетиция в пустой столовой показала, что не так все просто. Дик добросовестно выучил текст, но произносил его с таким видом, что Стейн, взявшийся за режиссуру, готов был биться головой в переборку:

— Эта Виола сейчас зарежет любого, кто попробует улыбнуться! Мы ставим комедию, Ран. Ко-ме-ди-ю! Люди будут смеяться. И что, ты каждый раз будешь столбенеть?

— Извините, сэр. Я, наверное, плохой актер.

— Это дело наживное, — не сдавался Стейн. — Нужно только работать. Как можно больше!

— У нас всего-то две недели, — напомнил Торвальд.

— И за эти две недели нужно выложиться как следует! Ран, давай, напрягись — у нас ведь нет близнецов, кроме тебя!

— Он и так напряжен сверх всякой меры, — пробормотал Бадрис.

Дика вдруг осенило. Он понял, как избавиться от этого унижения.

— Но у нас есть близнецы!

— А ведь верно, — Бадрис приподнял брови. — Тридцать шесть человек…

— Гемы? — сообразил Торвальд. — Хмм, а почему нет.

— Ох, сомневаюсь я, что гемы смогут изобразить нам Себастьяна и Виолу, — качнул головой Стейн.