Мичман Егоркин – на берегу – в гостях!

– Ты сам пойми, и своим «пескоструйщикам» скажи, чтобы успокоились. Вы одни радеете за молодую мать, а вокруг – одни жестокосердные тираны! Спасибо, старый товарищ, друган, понимаешь! Ты ведь не знаешь, что мы уже час как всех тут на уши поставили, нашли доноров с этой редкой группы и отправили, куда надо. Катер с консервированной кровью тоже на подходе. А из вашей крови – только спирт гнать, да и ограничения у врачей какие-то есть по возрасту, точно не помню! Вот! Уймитесь и выпейте валерьянки или еще чего, товарищи пескоструйщики! На флоте своих не бросают! Докладывая тебе последние сведения от врачей – кризис миновал, теперь – дело времени. Слаба, она, конечно, но опасности уже нет. А за заботу спасибо! Так и передай! Честно, рад что вы снова с нами! И дай хоть чаю выпить – а то весь язык отбил, кое-до-кого только адмиральский мат до печенок и доходит!

– Обычно, приказы-то головой обдумывают! – «укусил» старого товарища Бардин.

– Так это те, у кого она есть, и кто мозгами пользуется – парировал адмирал, – а сейчас их, головы-то, по комплектации некоторым просто не устанавливают, вот. Газеты-то читаешь? Ну вот, а ты говоришь… Ну, все – отбой!

Трубка запищала короткими гудками. Бардин и Егоркин довели слова адмирала собравшимся.

– Пескоструйщики, значит? Сам такой! Сначала – на фиг наш опыт, потом знания… – заключил кто-то.

– А вот, мы уже даже на кровь не годны. Не нужна уже даже наша кровь!

Все как-то грустно замолчали и побрели к гаражам. Все вдруг почувствовали себя где-то на обочине дороги, по которой весело бегут куда-то машины… Надо было что-то делать, да и гаражи заперли наспех. Каждый занялся своим делом.

А через некоторое время явился повеселевший Андрей, за ним Коромыслин, сияющий, как надраенная рында, и явно чувствующий себя героем. Он как-то побледнел, а нос – так тот даже побелел. Рюмин сказал, что саму операцию по переливанию крови он выдержал героически, а вот как только увидел свою собственную кровь, колыхавшуюся в бутылочке – так сразу же «ушел в себя» и съехал по стенке. Две медсестры еле его успели подхватить, но не удержали – куда им против его ста килограмм, и улеглись прямо на него!

– Наверное, жалко стало своей кровушки! – поддел доктор и продолжал:

– Очень такие, знаете, симпатичные, все при них, что положено! – поддразнивал Рюмин: я бы тоже был бы не против если бы они меня своими… придавили слегка. Они, понимаешь, ему нашатырный спирт в морду, а он не поймет, только, нос воротит! Хорошо, доктор оказался с понятием – налил ему грамм сто «чистяка». Коромыслин ка-а-к врезал все это вовнутрь – так враз в чувство пришел! Вот только закусывать не мог…

Вот теперь публика вздохнула с облегчением, повеселела. Вот теперь – то и выпили – за здоровье, за сына, за флот, что своих не бросает… За всех, кто служит, за ветеранов, за настоящих людей. Все хотели лично чокнуться с Коромыслиным, и, в пылу сражения, он сам себе казался в роли молодого отца. Как было когда-то уже давным-давно. Повеселевший народ хором пел старые песни, и «Прощайте, скалистые горы!» – гремело над гаражами и оврагом.

Потом расходились домой, каждый что-то пытался рассказать другому, а с неба усмехалась здоровенная веснушчатая луна и во все глаза глядели любопытные звезды. Народ пошел дальше, а Егоркин свернул к своему подъезду. Все шло как надо – человек родился, с матерью все в порядке, никто из старых товарищей не оказался черствым обормотом, начальство опять дало понять что мы уже где-то… в запасе, мягко говоря. А вообще – жизнь интересная штука, даже если приходится смотреть с обочины. Да и по обочине можно далеко куда уйти – размышлял Палыч-сан, покуривая сигарету и разглядывая звездное небо, гаснущие то здесь, то там окна домов, темный омут ночного залива.

Егоркин заявился домой во втором часу ночи, с трудом вылез из обуви и одежды. Жена стояла у входа – руки в боки, прямо как китайская сахарница.

– Ну, что, докаркалась? Вот и смотри, как теперь бедный мужик с этими гадскими шнурками сражается! – беззлобно пошутил Александр Павлович.

– Иди-иди спать, пророк похмельный! – ворчала руководящая и направляющая женская сила.

Позже, получая свою головомойку от жены, он блаженно улыбался и кивал головой, соглашаясь со всеми ее доводами… Пой. ласточка, пой! Все шло своим чередом!

Жена в сердцах плюнула и ушла спать – пилить старое толстое бревно, право, вовсе не интересно!