Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

² Thompson I. A. A. 1984. Crown and Cortes in Castile, 1590-1665 //

Parliaments,

Estates and Representation,

4, no. 2. P. 125-133.

ставительства контролировали внешнюю политику. Они также формировали постоянные комитеты, которые вели консультации по различным аспектам внутренней политики, распределяли и собирали налоги, а также приурочивали их взимание к особым надобностям. Так же обстояло дело и с французскими провинциальными штатами, национальными представиель–ствами в Португалии, Арагоне, Сицилии, Богемии, Австрии и Швеции. В XVI веке в Богемии, а в XVIII веке — в Швеции представительства контролировали аноблирования. В Дании, Арагоне, Австрии, Богемии, Сицилии, Восточной Пруссии, Бранденбурге, Клеве и Пфальце, а также во французских областях со штатами сословные представительства обладали правом назначатьчиновников. Королевская прерогатива назначать министров и придворных должностных лиц также не была неприкосновенной. Этот вопрос, бывший яблоком раздора еще в средневековой Англии, приблизил начало гражданской войны в 1642 году, когда оппозиция потребовала предоставить ей контроль за ополчением и составом королевского совета. Польский сейм, обладавший всеми этими — и даже большими — полномочиями, был уникальным явлением раннего Нового времени.¹

Поэтому польский король в глазах европейских государей олицетворял собой пародию на монарха.

Как правило, в раннее Новое время сословные представительства не контролировали законодательство и налогообложение, которое, следуя логике, являлось его составной частью. Даже в Англии законодательный суверенитет парламента начал признаваться только в конце XVIII столетия, а в конце XVII столетия он лишь определял конституционную доктрину, решительно отдававшую суверенитет в руки короля. Законодательная инициатива и налогообложение являлись одними из древнейших прав монархии, и в этот период им обладали немногие представительства, за исключением английского парламента. Закон творился королем, и король же облагал народ податями.

Однако законы и налогообложение не были бесспорной частью прерогативы. Если бы монархи могли издавать законы, касающиеся жизни, свободы и собственности, по своему усмотрению, не существовало бы ни мифа об ужасах деспотизма, ни основных законов, которые государи клялись соблюдать. Понять это мешают современные представления о законе как воле законодателя. Но, как было сказано, законодательство Бурбонов являлось кодификацией уже существующего права, или распоряжений правительства, что в Англии было бы названо политическим делом. Обычно кодификация подлежала одобрению парламентов: закон представлял собой

• ВЫБИМ. 1983. Р. 105-106.

гарантию прав, и с их обладателями при внесении изменений следовало совещаться. Поэтому даже в «абсолютных» монархиях существовало убеждение, что одобрение закона представительством желательно. Французские короли признавались источниками права, однако декреты, касавшиеся прав их подданных и многого другого, зависели от парламентов. Право издавать прокламации давало английским королям власть, близкую к законодательной, но для внесения в законы изменений постоянного характера или для вынесения приговоров относительно жизни или собственности людей требовалось участие парламента. Подобное согласие с посторонним вмешательством во власть было практической необходимостью. Поскольку парламенты и сословные представительства сами по себе были важными административными органами, монархи полагали справедливым обеспечить себе безопасное сотрудничество с ними. Кроме того, умело проводимая политика phasing out bodies, обладающих собственной властью, открыла бы многое в подоплеке административной деятельности правительства. На национальном уровне они также были эффективным инструментом подчинения страны новым законам. Альтернативой было заключение соглашений с местными общинами — как, например, в случае с двадцатью тремя городами Кастилии. Но прежде всего участие во власти представителей общин отражало глубокую веру в то, что одобрение означает законность.