Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

его теорию суверенитета за то, что она сравнялась с английским Общим правом.¹ Акцентуация иных фрагментов сочинения порождала представление о том, что хотя теоретически высшая законодательная власть неделима и принадлежит государству, в процессе реальной организации управления она может делиться и распределяться различными способами. Следовательно, монарх может править с использованием аристократических и представительных элементов.² Именно эти непохожие друг на друга толкования Бодена перешли в следующее столетие. Наиболее известные из них принадлежат Луазо, Лебрету и Боссюэ и с точностью воспроизводят созданную Боденом концепцию рановесия между королевскими прерогативами и правами подданных.

ДВЕ СФЕРЫ КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ

И во Франции, и в Англии теоретики подчеркивали сосуществование, с одной стороны, власти абсолютной, и власти разделенной, или смешанной — с другой. Около 1470 года Фортескью характеризовал управление Англией как «regimen politicum et regale» — известный термин, который был неверно истолкован. Фортескью имел в виду не совместное управление. Politicum означало смешанное, a regale — королевское правление. Фортес–кью вовсе не хотел сказать, что король обладал одной властью, которую он делил с парламентом. Монарх обладал двумя видами власти: той, которую он делил с парламентом, и той, которая принадлежала только ему. Rex in parliamento принимал налоги и законы. Rex solus пользовался королевскими прерогативами. Это различие историки обычно игнорируют. Столетие спустя это равновесие властей восхвалял Джеймс Морис. Он противопоставлял «верховный суверенитет одного, абсолютного государя, великого в своей славе» и «подданных этого королевства… которые благодаря тем ограничениям, которые накладывают законы и правосудие, наслаждаются жизнью, обладают землями, благами и свободами».

Историки зачастую скрывали этот дуализм. Один из знатоков идеологии свободы в Англии считает, что свобода — это явление, несовместимое с абсолютной властью, которую он, в свою очередь, приравнивает к деспо–тии.³ И все же абсолютная прерогатива и права подданных обычно не воспринимались как взаимоисключающие явления. Выступая в парламенте 1610 года, Томас Хэдли красочно описывал их взаимозависимость. Отмечая, что закон гарантирует королю его прерогативы, а подданным — их зем-

¹

Sharpe K. 1989.Politics and Ideas in Early Stuart England.Pinter. P. 16.

2 Salmon J. H. 1987. P. 178; D'EntravesA. P. 1967. P. 118-121.

³ Dickinson H. T. 1979.

Liberty and Property.Methuen. P. 44.

ли и имущество, он превозносил достоинства и прав и прерогативы: «Это королевство пользуется плодами и выгодами и абсолютной монархии, и свободного государства… Поэтому никто не склонен думать, что свобода и верховная власть несовместимы и сколько прибыло одной, столько убыло другой; скорее, они походят на близнецов, они согласны и едины, одна едва ли способна долго просуществовать без другой». Далее он поясняет причину этого. Подданные, спокойные за свою свободу и собственность, могут поддерживать могущественного короля, который, в свою очередь, «может постоять за себя без помощи соседних правителей или стран и, таким образом, быть абсолютным монархом… способным защитить себя и своих подданных от сильнейших государей мира».¹ Это же мнение повторил Свифт, характеризуя партию тори: «Они верят, что прерогативу суверена следует считать по меньшей мере священной и неприкосновенной, равно как и права его народа, хотя бы потому, что без должного разделения власти он не сумеет их защитить».²