Миф о вечной империи и Третий рейх

Однако Интернационал в своем коммунистическом стиле предвещал, что подобного производственного социализма не может быть в пролетарском мире. Но мы говорим: напротив, такой социализм всегда возможен лишь в обусловленной экономической, политической, а самое главное, национальной сфере. Социализм вероятен как хозяйственная форма, присущая только определенному народу. И только затем он может стать образцом для других народов. После немецкой катастрофы германская экономика в своем духовном самовосприятии непроизвольно приблизилась именно к такому социализму. Все отчетливее прослеживается различие между производством и бизнесом. Будучи экономикой поверженной нации, у немецкой экономики не было ни времени, ни пространства, ни свободы действия, дабы реализовать эти представления в виде хозяйственной системы. Деловые люди в Германии делают все возможное, чтобы сохранить производство как хозяйственное предприятие. Но переход от довоенного капитализма к послевоенной капиталистической стадии был уже подготовлен. Эти изменения поначалу начнутся в виде духовных процессов — тогда изменится отношения предпринимателя к предприятию. Затем будет провозглашен новый взгляд на экономику, согласно которому естественная дистанция между предпринимателем и рабочим будет не враждебным, но дружественным фактором, не разрушительным, но созидательным обстоятельством.

Проблема немецкого пацифизма очень тесно переплетена с нашей наднациональной миссией. Это предназначение, все всякого сомнения, является самой сложной, самой давней и самой важной проблемой немецкой истории. Жить не только для себя, но для всего человечества, воздвигнуть нерукотворный памятник, который бы на долгие времена увековечил наше сегодняшнее бытие, всегда было заветным мотивом всех немецких событий. Это желание предопределяло немецкую историю. Оно увлекало за собой и будет увлекать в будущем все великие народы. Это отличает их от малых народностей, которые думают исключительно о себе.

Величие человека заключается в стремлении быть чем-то большим, чем он является на самом деле.

Величие народа заключается не только в стремлении быть чем-то большим и заявить о себе, но и обладать тем, о чем можно было бы возвестить миру.

Осознавая свою причастность к вечности, все великие немцы каждодневно трудились и оставляли после себя плоды своих трудов. Нередко они не нуждалась в том, чтобы заявлять о своей немецкой национальности, так как она, как нечто само собой разумеющееся, была заключена в их творениях. Эти великие немцы могли быть уверены, что немецкий дух будет заложен во всех плодах их трудов. Но когда их спрашивали о силе, которой они были обязаны, то они не скрывали своего немецкого происхождения. Когда же их народ находился в опасности, то они выступали на его стороне.

Однако наряду с этим у народа постоянно наличествовала странная склонность не отдавать, но поступаться. Влечение, за которым немцы следуют с фатальной безропотностью. Тяга неизвестных, но отнюдь не безопасных идеологов перенимать иностранный образ мышления, пренебрегать собственными идеями, отдавая предпочтение инородным теориям, стремиться туда, где взметнулось знамя чуждого мировоззрения. Это те немцы и те идеологи, которые сегодня говорят о наднациональной миссии Германии, но подразумевают под этим отречение от своей нации. Это те, которые превозносят подобное отрешение как типично немецкий поступок. Это те самые, которые, являясь революционерами, перепутали идею политического мира и идеологического примирения. Даже сегодня, после событий в Руре, Рейнской области и Сааре, все еще имеются немецкие коммунисты, которые призывают к мировой революции. Они упорно не хотят признавать, что идея классовой борьбы является национальной не только «по форме» (это признавал даже Маркс), но и «по содержанию». Последнее утверждение всегда отвергалось марксизмом как буржуазное.

Фридрих Энгельс говорил о лакейском духе, укоренившемся в нашем народном характере, начиная со времен феодальной раздробленности, и который дожидался революции, чтобы быть изгнанным из немцев. Но он трактовал это лакейство с внутриполитической точки зрения как дух поразительной покорности, которую свободный народ не был обязан являть своим князьям, утратившим свое аристократическое предназначение. Однако самым желанным итогом немецкой революции для нас должен стать переворот, который заставит истолковывать лакейский дух с внешнеполитических позиций. Как дух ошибочного восхищения, которое мы более не обязаны выражать ни одному народу. Мы не будем показывать упоения иностранными вещами после того, как десятки народов ополчились на нас, а двадцать семь — обманули. И если этот опыт сделает нас смиренными по отношению к самим себе, то в общении с врагами мы будем надменными и высокомерными.