— [Возвращайся в Фивы и объяви: мы понимаем, мир войны прекрасней. Лишь глупец войну начнет, стремясь поработить слабейших. Мы не хотим вам зла.] Погребенья оставшимся на поле битвы я хочу, и только. <…> Похороните мертвых, потому что таков закон Эллады. <…> Дайте ж мир усопшим, пусть их земля засыплет. И на свет откуда что явилось, пусть вернется — дыхание в эфир, а тело в землю. Здесь человек — жилец, земля его вскормила оболочку, и не людям — земле она принадлежит. [Прах к праху.] <…> Дайте нам земле предать убитых <…> А не то я силою их вызволю.
Креонт не внял воззваниям Тесея, поэтому афинянам пришлось исполнить свою угрозу и двинуться на Фивы с оружием. Город они взяли. Перепуганные фиванцы думали, что им конец — их всех перебьют или угонят в рабство, а от Фив не оставят камня на камне. Но когда афинское войско уже готовилось ворваться в ворота, Тесей сам удержал дружины: «Не рушить Фивы, а отобрать убитых мы пришли».
Глашатай сообщил афинянам, все это время в нетерпении и тревоге дожидавшимся вестей из Фив, что царь Тесей собственными руками обмыл пятерых павших аргосских вождей, завернул в саван и уложил на похоронные носилки[308]
.У матерей, сокрушенных горем, стало чуть легче на сердце, когда тела сыновей водрузили со всеми должными почестями на погребальный костер. Адраст в прощальной речи помянул каждого: «Там Капаней. Чего он не имел? / Но золотом своим не величался / И бедняка скромнее жил. <…> / Надежный <…> друг <…> / Друзья такие редки. Сердце он / Открытое имел. И улыбался / Всем ласково. А чванства ни рабы, / Ни граждане в покойном не видали. / Вот Этеокла[309]
прах. <…> Этот молод / И беден был. Но никогда почет / Не обошел его. <…> [Вот в чем его богатство. Он оставался неподкупным.] / Он находил поддержку, хоть свободы / Решений <…> своих не продавал [и перед золотом не преклонялся]. / Вот третий вождь — и новое отличье: / Гиппомедон был отроком еще, / Когда решил он гордо, что ни Музы, / Ни нега не возьмут его <…> / Он закалял себя [в охоте, в бою]. / Всего себя отчизне, / Всю силу он берег. А здесь же почил / Парфенопей, сын Аталанты. / <…> Аркадия была его отчизной, / Но в Аргосе он вырос <…> / Был скромен: он аргосцам / Не докучал — зато и между нас / Враждебных лиц не видел. <…> Не хуже дрался он / Природного аргосца, утешаясь / Удачей наших граждан и скорбя / За их урон. Его краса желанья / Рождала и соблазны, но стоял / На страже он, чтоб не поддаться лести. / Вот и Тидей. Великой похвале / Обилья слов не надо. Он словами / И не блистал. С копьем же был софист, / Для воинов неопытных опасный. / [И о величии души его поступки говорят куда красноречивей всяких слов]».Когда запалили погребальный костер, неожиданно на уступе, к которому возносилось пламя, показалась женщина. Это была Эвадна, жена Капанея. «Мне надо к нему, поймите!» — вскричала она.
Она кинулась со скалы в огонь, чтобы отправиться в мир иной вместе с мужем.
Если матери утешились тем, что души их детей наконец обрели покой, то сыновья погибших не простили фиванцам бесчинства. Глядя на рвущиеся к небу языки костра, они поклялись отомстить, когда возмужают. «Спят в могилах наши отцы, но не уснет никогда гнев на тех, кто глумился над ними»[310]
. Десять лет спустя они выступили в поход на ненавистные Фивы и завоевали их. Поверженных жителей обратили в бегство, а сам город сровняли с землей. Прорицатель Тиресий погиб во время массового исхода. От древних Фив осталось только ожерелье Гармонии, которое увезли в Дельфы и еще много столетий показывали паломникам. Сыновья аргосских вождей, хотя и одержали победу там, где потерпели поражение их отцы, получили прозвище Эпигоны, «родившиеся после», как будто они появились на свет слишком поздно, когда время великих подвигов уже давно прошло. Но Фивы пали до того, как греческие корабли отправились на Трою, и сыну Тидея Диомеду еще только предстояло прославиться как одному из самых доблестных героев, сражавшихся под троянскими стенами.III. Афинский царский дом