Мифология Петербурга: Очерки.

И когда наводнениям вообще, как хроническому факту петербургской истории, был назначен, пусть гипотетический, но все же – конец, горожане всерьез заволновались. Что же теперь? Не будет наводнений? Вообще не будет? И, разделившись на «Дамбистов» и «Антидамбистов», с затаенным удовольствием рассказывали друг другу жутковатую легенду о том, что противоестественное перекрытие Невской губы привело к таким экологическим изменениям, что в устье Невы родились некие крокодилообразные мутанты, чудовища, которые легко заплывают в сточные колодцы, передвигаются по фановым трубам и – вот ужас! – могут запросто появиться в унитазах несчастных петербуржцев. Неплохо, предупреждает легенда, легкие пластмассовые крышки унитазов удерживать чем-нибудь тяжелым, скажем, утюгом или чугунной сковородой, а испытывая острую и неожиданную нужду, все-таки найти возможность предусмотрительно заглянуть внутрь сточной трубы.

Строительство дамбы породило фольклор, уникальность которого тождественна разве что уникальности самого сооружения. Но мрачная безнадежность, сформулированная в нем, разбавлена все-таки каплей самоиронии, свойственной петербуржцам последнего времени: «С дамбой ли, без дамбы – все равно нам амба»; «Ленинграду – д'амба». Популярность этих пословиц в конце 1980-х – начале 1990-х годов была так велика, что их поднимали над головами во время многолюдных в те времена демонстраций. На одном транспаранте так и было начертано: «На заливе дамба – Ленинграду амба!»

Между тем Петербург был уже однажды на краю гибели. Это произошло в начале 1920-х годов. К тому времени он утратил свое исконное имя и назывался Петроградом. В этом видели одну из причин, ведущих к несчастьям. Известно народное поверье, согласно которому изменение имени, данного при рождении, ведет к непоправимой беде. «Петрополь превратился в некрополь», – говорили в голодном, холодном и опустевшем Петрограде. Вспоминали недавнее пророчество Григория Распутина. Проходя мимо Петропавловской крепости, он внезапно остановился и бессвязно заговорил: «Вижу много замученных людей, людские толпы, груды тел! Среди них много великих князей и сотни графов! Нева стала совершенно красной от крови!». В городском фольклоре следы этой крови остались навсегда:

По Кронштадту мы палилиПрямо с пристани,

Рыбку-корюшку кормилиАнархистами.

Сегодня мы знаем, что анархистами в тогдашних частушках называли кронштадтских моряков, восставших против советской власти, и даже не советской власти как таковой, а против проводимой ею политики. Но даже такой фольклор пугал народную власть. Сборник, из которого извлечена приведенная частушка, долгое время находился в пресловутом спецхране и был недоступен читателю.

А вот следы крови тридцатых и сороковых годов. Одна из ленинградских легенд утверждает, что для удобства энкаведешников из подвалов «Большого дома», что на Литейном, в Неву была проложена специальная сливная труба, по которой стекала кровь казненных и замученных жертв сталинского режима. Цвет воды вблизи «Большого дома», утверждает легенда, именно поэтому всегда имеет красновато-кирпичный оттенок.

Возвращаясь к 1920-м годам, надо сказать, что тогда городу и в самом деле грозило умирание. Он и вправду превращался в город мертвых – некрополь.

Город не умер. Однако привычный статус «блистательного Санкт-Петербурга» решительно терял, незаметно превращаясь в обыкновенный областной центр или в «заштатный город с областной судьбой».

К этому же времени относится появление и другого поверья. Будто бы честь и достоинство Петербурга – Петрограда – Ленинграда оберегалось тремя всадниками – Петром I, Николаем I и Александром III. Ленинградцы убеждены, что стремительный упадок начался с утраты одного из них – Александра III. Убранный с площади Восстания в 1936 году, якобы из-за того, что мешал трамвайному движению, памятник долгие годы простоял во дворе Русского музея. Не случайно одним из лозунгов перестройки в Ленинграде был: «Свободу узнику Русского музея!» Это была реакция фольклора. Но и первым официальным актом по восстановлению утраченных за годы советской власти памятников Ленинграда было возвращение шедевра Паоло Трубецкого в архитектурную среду города. К сожалению, памятник Александру III установлен на новом, будто бы временном, месте – перед входом в Мраморный дворец. Однако не признать символичность этого события было бы неверно.