Как мы видим, развитие социального государства породило чрезвычайное разнообразие модальностей и форм «репрезентации». На каждом уровне политического представительства, описанном выше, происходит выработка собственного набора коллективных образов, которые могут быть восприняты самым различным образом в зависимости от социальной среды, обстоятельств и места, в котором совершается их усвоение. Прежде всего следует назвать символическое представительство, осуществляемое рупорами мобилизованных групп (будь то люди, говорящие от имени суверенного народа, или те, кто отстаивает специфические интересы той или иной более или менее широкой группы). Однако это коллективное представительство создается также индивидами, которые заняты выработкой образов, не связанных напрямую с их собственным социальным окружением. Не следует забывать, что выразители мнения мобилизованных социальных групп создают формальную идентичность среды, интересы которой они защищают, в контексте политической борьбы и политических споров, в основе которых лежит противопоставление «их» и «нас». Иначе говоря, вырабатывая позитивные образы самих себя, они одновременно создают негативные образы других. Поэтому те, кто не имеет доступа к политическому представительству (я имею в виду прежде всего иностранцев, на статусе которых подробнее остановлюсь ниже), не способны и противостоять этому процессу девалоризации. Негативные образы могут быть подхвачены или, наоборот, оспорены теми, кто берет на себя функции выразителей общественного мнения (интеллектуалами и журналистами), которые, со своей стороны, также играют значительную роль в «репрезентации» и являются активными поставщиками «представлений». Наконец, следует указать и на тот факт, что к репрезентации и созданию представлений причастны сами чиновники. Чтобы довести до конца порученное им распределение по категориям и идентификацию людей, «обладающих правами», чиновники были вынуждены изобрести целый ряд инструментов: регистры, картотеки, статистические таблицы, удостоверения личности и прочие средства отображения социальной реальности.
Чтобы читатель убедился в том, насколько необходимо было это – могущее показаться несколько абстрактным – обсуждение понятия «репрезентации», я хотел бы в дальнейшем продемонстрировать, как оно «работает» в эмпирическом исследовании процесса иммиграции. Чтобы упростить анализ, я ограничусь в данном случае примером «политических беженцев» и займусь сравнением двух периодов, сыгравших в истории этой категории огромную роль: Июльской монархии и второй половины XX века (с 1950-х по 1990-е годы) [256] .
Предыстория одной социальной категории: беженцы в эпоху Июльской монархии
Для уяснения сути проблемы, интересующей нас в данном случае, Июльская монархия – период первостепенно важный. Во-первых, потому, что в этот период Франция приняла очень большое число беженцев. Другие европейские государства сурово подавляли демократические и национальные движения. После разгрома Польского восстания 1830–1831 годов более го тысяч поляков, дворян и разночинцев, умеренных и радикалов, покинули родину, спасаясь от преследований российских властей, причем две трети от общего числа беженцев отправились во Францию. Однако период Июльской монархии важен не только по этой причине, но еще и потому, что в это время вопрос о беженцах впервые стал предметом настоящей парламентской дискуссии, окончившейся принятием закона от 24 апреля 1832 года. Прежде чем обратиться к рассмотрению этой дискуссии, следует вкратце напомнить о том, как подходили к проблеме беженцев в предыдущие эпохи.
ПРАВО УБЕЖИЩА И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ