Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II

Поэтическая декларация была двунаправленной. Во-первых, Крылов адресовал свои саркастические инвективы самой власти: сравнение с «бабушкой» открыто отсылало к Екатерине, к ее журналу «Всякая всячина», именуемому в журналистике 1760-х «бабушкой», а упоминание «сказок» — к «сказкам» Екатерины о царевиче Хлоре и о царевиче Февее. Во-вторых, Крылов задевал и собратьев по перу, в первую очередь Державина. Финал этой сатиры, пародирующей одический канон, — издевательский отказ от всяческого прославления (даже такого иронически-гастрономического, как у Державина) капризной и жестокой богини Счастья:

Что я стараюсь приобресть.То не в твоих руках хранится;А чем не можешь поделиться,Того не можешь и унесть (III, 258–259).

Это стихотворение было помещено в ноябрьском номере «Санкт-Петербургского Меркурия» вместе с мнимо комплиментарным стихотворением Клушина «Благодарность Екатерине Великой за всемилостивейшее увольнение меня в чужие край с жалованьем». Текст Клушина в еще большей степени использует державинские мотивы — и также доводит их до пародийного звучания. Неумеренные, гиперболические похвалы Екатерине остраняются сгущением до бессмыслицы известного цитатного ряда (почерпнутого из «Видения Мурзы»), травестирующего «высокое» содержание стихотворения. Клушин пишет:

Сквозь темно-сизы облака Серебряна луна мелькала;

Бросая свет издалека,Эфир рогами посребряла.По светло-голубым зыбям Кораллы, пурпуры струились;Как солнца луч в водах, резвились,Рисуя звезды по водам^{647}.Ср. с «Видением Мурзы» Державина:На темно-голубом эфире Златая плавала луна;

В серебряной своей порфире Блистаючи с высот, она Сквозь окна дом мой освещала И палевым своим лучем Златыя стекла рисовала На лаковом полу моем^{648}.

Лирический герой Клушина неожиданно ощущает себя «прахом», «песчинкой», пока его не воскрешает «жена» — «кроткая» богиня, Екатерина. Клушин, пародируя державинского «Мурзу», как и любимые державинские ламенации о преходящности всего земного, патетически заключает:

Все в мире может премениться.

Мелькнуть, исчезнуть, истребиться —Лишь благодарность продолжится К тебе бессмертная моя!Твои дела велики, громки В стихах моих прочтут потомки;Тобой — жить вечно буду я^{649}.

Клушин доводит державинские приемы до гипертрофии: множественность глаголов с одной семантикой «исчезновения», апелляция к потомкам, прокламация собственного бессмертия за счет великого объекта воспевания. Клушин не останавливается перед нарочитыми повторами:

Я был, я еемь, я счастлив буду.Паллада Севера тобой…^{650}

В этих последних стихах Клушина содержится сатирическая интерпретация известного державинского стихотворения — оды «Бог»:

Я есмь — конечно есть и Ты!Ты есь! — Природы чин вешает.Гласит мое мне сердце то.Меня мой разум уверяет.Ты есь — и я уж не ничто!^{651}

Клушин пародийно совмещает метафизику с восхвалением царицы, обнажая двусмысленность державинских размышлений о Боге, соединяя «Бога» и Екатерину, приравненную к божествам в других стихах творца «Фелицы»^{652}. Наивысшая похвала — приравнивание Екатерины к Богу в державинских стихах — оборачивается травестией пол пером известного своим богохульством Клушина.

Крылов (как в те годы и Клушин) пытается реализовать новый стереотип литературно-бытового поведения, который не объясняется ни социологической (Гуковский), ни «заговорщической» (Гордины) схемой. Крылов не принадлежал к политическим заговорщикам и не являлся борцом с русским дворянством как классом. Конструируя свой писательский облик, Крылов опирался на хорошо известные ему стереотипы французского либертинажа.

Специфическим субстратом либертинского дискурса было сочетание трех важнейших компонентов: 1) воинственного и кощунственного антиклерикализма, опирающегося на разнообразные формы антирелигиозных воззрений — скептицизм, деизм, атеизм; 2) вольнодумства, далеко выходящего за пределы политических доктрин и простирающего свое влияние на бытовое поведение, деконструируя моральные нормы, стиль жизни, поведенческие модели в целом; 3) пропаганды эпикурейского образа жизни, культа постоянного наслаждения — вне всяких границ и условностей.