Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 9. Часть 13. Новые горизонты. Часть 14. Научная дипломатия

Кашлев пропускал мои контраргументы мимо ушей и продолжал твердить свое. Ему в этом активно помогали некоторые из моих коллег. Они же пустили слух, что меня собираются заменить на посту проректора по науке заведующим кафедрой философии К.М. Долговым, зараженным манией величия и ненавистью к окружающим. Но слухи вскоре сошли на нет, а вот жажда Кашлева совершать научные подвиги еще некоторое время не иссякала. По его настоянию мы забрасывали МИД письмами о допуске сотрудников ДА к оперативной информации, секретным архивам, приглашении нас на заседания Коллегии министерства и т. п. В ответ следовали отказы и рекомендации оставаться в рамках компетенции учебного заведения.

С особым упорством стремился Кашлев совершить революцию в международных связях Дипакадемии. Прежде всего и в первую голову его, конечно, интересовали собственные вояжи за рубеж. Юрий Борисович готов был выступать где угодно и на любую тему, лишь бы иметь повод кататься по земному шару. Как-то я не выдержал и выразил свое несогласие. Пришло приглашение в Италию на симпозиум, посвященный Рапалльской конференции 1922 года. Кашлев позвонил мне домой в 11 ночи и стал требовать, чтобы уже на следующий день ему был приготовлен текст выступления на симпозиуме.

– Вы же не специалист по данной теме, – сказал я, – а симпозиум этот для ученых, которые всю жизнь изучают материалы конференции в Рапалло, и доклад дилетанта им абсолютно не нужен.

Ректор в ответ взорвался, обвинил меня в лености, нежелании выполнять служебные обязанности. Пришлось сколачивать бригаду профессоров для написания Кашлеву этого доклада.

Мои же поездки за рубеж Юрий Борисович не выносил органически, сама мысль о них причиняла ему душевные и физические страдания. И он не жалел сил, чтобы эти поездки сорвать.

Так, в апреле 1997 года нас с Наташей пригласили посетить КНР по линии ЦК КПК. По доброте душевной я предложил Кашлеву с супругой поехать вместо нас, что они с превеликим удовольствием и сделали. Вернулся в Москву ректор в восторженном состоянии – китайцы приняли его по-королевски. Слов признательности я от него не услышал, только реплику: «А Вас в Китае действительно знают!». Вместо же благодарности получил от начальника нечто совершенно иное.

В начале июля того же года мы нанесли с Кашлевым визит иранскому послу. Тот пригласил нас обоих в Иран. Не успели мы выйти из посольства, как ректор хамски заявил: «А зачем мне ехать с Вами? Лучше я возьму переводчика с персидским языком или какую-нибудь бабу. У нас вроде есть слушательница, изучающая персидский». Со слушательницей что-то не склеилось, кажется, у нее не было загранпаспорта. И Кашлев поехал с двумя мужчинами (научным работником и переводчиком). Я же готовил материалы к поездке, и как всегда, под аккомпанемент ругани со стороны шефа.

Когда Кашлев все же отпускал меня в поездки, то пока я ездил непременно обливал меня грязью коллегам, возмущался, как я могу отсутствовать на службе в «столь ответственный период».

Требуя революционизировать международные связи ДА, Кашлев не уставал твердить: «Нас никто нигде не знает, ни во Франции, ни в Италии, ни в Мексике!».

Я спорил с ним, подчеркивая, что учебное заведение не может претендовать на мировую славу под стать Мэрилин Монро или Пеле. Мы не Голливуд и не сборная Бразилии по футболу. Есть всего лишь пять-шесть университетов, которые пользуются широкой известностью. Вот, он сам, Кашлев, сколько может назвать вузов во Франции или Италии, с которыми хорошо знаком?

Кашлев тем не менее пытался что-то придумать этакое. Несколько раз собрал совещание «актива», пригласив на него разношерстную публику. Участники совещания произносили демагогические речи о неограниченных возможностях учебного заведения нашего калибра иметь разветвленные контакты с внешним миром. Поговорив, продемонстрировав свою эрудицию и озабоченность делами родной академии, народ расходился по своим углам и забывал о международном сотрудничестве до следующего совещания.