Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

По словам маркизы, Конча, привыкшая к легкой и беззаботной жизни, не знала, что ей делать: предпочесть ли развлечения, принятые в ее кругу, или примириться со своей судьбой, стать примерной матерью семейства и вести строгую и затворническую жизнь. Так она и металась между двух огней. Любовь к мужчине она считала легкомысленной и животной страстью, любовь к детям — чувством возвышенным, однако не находила в себе сил пожертвовать низменным ради возвышенного.

Тьерри, с его догматическим складом ума, непременно хотел внести полную ясность в их моральные и материальные отношения и требовал, чтобы они с Кончей, невзирая ни на что, приняли какое-нибудь твердое решение. Конча не была подготовлена к этому и предложила Тьерри свой план, исходивший из их реальных отношений — таких, какими они сложились в силу обстоятельств. Пусть пока все останется по-прежнему, а она тем временем поможет Хайме добиться прочного положения в обществе. Мысль о том, что она сможет опекать и защищать своего возлюбленного, которому откроет дорогу в свет, была приятна Конче. Неудачный брак обрек ее на столь безалаберную жизнь, что в нее нехудо бы внести хоть немного порядка, думала Конча. К тому же она, заботясь о детях и щадя их чувства, стремилась оградить их от житейской грязи, от всего, что могло бы внушить им неуважение к родителям. Отец бегает по девкам, у матери любовник. По мнению Кончи, самое разумное, что можно было сделать в такой ситуации, — это всячески избегать скандала.

XXXVI

Лет сорок тому назад спектакли Королевского театра в Мадриде проходили в очень торжественной обстановке. Многие утверждали и, видимо, не без оснований, что ни в одном театре любой европейской столицы спектакли не были похожи так сильно на торжественные придворные празднества, как представления на сцене Мадридской оперы. То же самое говорили и многие иностранцы. В отличие от Парижской оперы, вы никогда не увидели бы в ложах Королевского театра ни негров, ни англичан в спортивных костюмах. Сравнительно бедный Мадрид был цитаделью хорошего тона. Правда, со временем столица утратила его и стала городом пролетариев и мелких буржуа.

В дни спектаклей вереница экипажей, направлявшихся к Королевскому театру, казалась прелюдией к пышной праздничной церемонии. Большинство карет сплошным потоком катилось по улице Ареналь, подковы лошадей цокали о торцы мостовой, и в этой нескончаемой процессии было что-то торжественное. При свете уличных фонарей в каретах можно было разглядеть элегантно одетых дам с диадемами на голове и сеньоров во фраках или мундирах. И тут же на тротуарах, словно для контраста, толпились грязные нищие в лохмотьях, оборванные женщины и дети…

В вечер второго абонементного спектакля театр казался местом большого торжества. Давали «Тангейзера». Зал, богато декорированный в теплые красно-золотистые тона, переливался огнями. Занавес еще не подняли. Зрители более торопливо, чем обычно, занимали места. Партер был почти полон. Ежеминутно распахивались двери лож, пропуская роскошно одетых дам и кавалеров во фраках. В оркестровой яме рассаживались музыканты, все в черном, в белых манишках; время от времени оттуда неслись звуки скрипки или виолончели.

Завсегдатаи знали, что в театре собирается постоянная публика, то, что называют хорошим обществом, — вечно те же дамы, те же мундиры и фраки, те же декольте и те же лица. В ложах блистали белоснежные плечи, мелькали великолепные наряды, газовые накидки, драгоценности. Сверкали бриллианты, колыхались веера, лоснились, как слоновая кость, лысины; там и сям виднелись бинокли, бесцеремонно наведенные в зал. В ложах бенуара, на самых дорогих местах, восседал цвет испанской аристократии, в облике которой, как уже говорилось, есть нечто еврейское и рыбье. В зале стоял смутный гул голосов, напоминавший грохот отдаленной грозы.