Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Часто они выходили вместе на прогулку и так шли в молчании, она думала о покойном муже, а он — о том, что попадалось на глаза. Она говорила ему всегда об одном и том же, о делах будничных, старых, как мир, и почти всегда новых. Часто ее речи начинались словами: «Когда ты женишься…»

Каждый раз, когда им встречалась красивая или просто хорошенькая девушка, мать украдкой поглядывала на Аугусто.

Потом пришла смерть, тихая, чинная, кроткая и безболезненная. Она вошла на цыпочках, без шума и, как заморская птица в плавном полете, осенним вечером унесла маму. Мать умерла, вложив руку в руку сына и устремив взор на него, Аугусто чувствовал, как холодела рука и застывали глаза. Он отпустил руку, запечатлев на ней горячий поцелуй, и закрыл матери глаза. Затем он опустился на колени у кровати, и перед ним прошла история всех этих лет, похожих друг на друга как две капли воды.

А сейчас он находился на проспекте Аламеда, над ним щебетали птицы, и он думал об Эухении. У Эухении есть жених. «Чего я боюсь, сын мой, — часто говорила ему мать, — так это минуты, когда на твоем пути встретятся первые шипы». Если бы она была здесь, она превратила бы эти первые шипы в розу!

«Будь мама жива, она нашла бы выход, — сказал себе Аугусто, — в конце концов это не труднее, чем квадратное уравнение. И по существу это не более чем квадратное уравнение».

Слабый жалобный визг прервал его размышления. Аугусто огляделся и увидел в зелени кустарника несчастного щенка, искавшего, казалось, свой земной путь. «Бедняжка! — сказал Аугусто. — Его еще слепым бросили, чтобы он умер; им не хватило мужества убить его». И он взял щенка на руки.

Щенок искал сосцы матери. Аугусто поднялся и пошел домой, думая: «Когда об этом узнает Эухения, вот будет удар для моего соперника! Она, конечно, полюбит бедного песика! Ведь он такой милый, такой славный! Бедняжка, как он лижет мне руку!..»

— Принеси молока, Доминго, только быстро, — сказал он слуге, едва тот открыл ему дверь.

— Чего вам вздумалось купить щенка, сеньорито?

— Я не купил его, Доминго, этот песик — не раб, он свободный; я нашел его.

— Ну да, он просто подкидыш.

— Все мы подкидыши, Доминго. Принеси молока.

Доминго принес молока и тряпочку, чтобы щенку было легче сосать. Затем Аугусто велел купить соску для Орфея — так он неизвестно почему окрестил песика^{54}.

Отныне Орфей стал его наперсником и поверенным всех тайн его любви к Эухении.

«Пойми, Орфей, — мысленно говорил Аугусто, — мы должны бороться. Что ты мне посоветуешь? Ах, если бы тебя знала моя мать… Но ты погоди, погоди, придет день, когда ты будешь спать на коленях у Эухении и чувствовать на себе ее теплую, нежную руку. А сейчас что мы будем делать, Орфей?»

Обед в тот день был унылым, прогулка — тоже унылой, и партия в шахматы унылой, унылыми были и сны в ту ночь.

VI

«Я должен принять решение, — говорил себе Аугусто, прогуливаясь напротив дома номер 58 по проспекту Аламеда, — так дальше продолжаться не может».

В эту минуту открылась дверь балкона на втором этаже, где жила Эухения, и вышла сухопарая седая дама с клеткой в руках. Она собиралась вынести на солнышко свою канарейку. Но как только она повесила клетку, гвоздь выпал — и клетка полетела вниз. «Ах, моя Крошка!» — раздался отчаянный крик. Аугусто поспешно схватил клетку с метавшейся в испуге канарейкой.

Аугусто поднялся с канарейкой, трепетавшей в клетке, и с сердцем, трепетавшим в его груди. Дама уже ждала его.

— Я так благодарна вам!

— Ну что вы, сеньора.

— Моя Крошка! Пташечка милая! Ну замолчи, успокойся! Не желаете ли войти, сеньор?

И Аугусто вошел.

Дама провела его в гостиную и со словами: «Обождите немного, я отнесу мою птичку», — оставила одного.

Тотчас в гостиную вошел пожилой господин в темных очках и феске. Конечно, это был дядя Эухении. Усевшись рядом с Аугусто, господин обратился к нему на эсперанто.

В переводе эта фраза означала: «Вы согласны со мной, что всеобщий мир наступит скоро и благодаря эсперанто?»

Аугусто подумал о бегстве, но любовь к Эухении удержала его. Господин продолжал говорить на эсперанто.

Наконец Аугусто решился.

— Я не понимаю ни слова, сеньор.

— Он, конечно, говорил с вами на этом проклятом жаргоне, который называют эсперанто, — сказала тетка Эухении, вошедшая в эту минуту в гостиную. И, обращаясь к мужу, добавила: — Фермин, этот господин принес канарейку.

— Я понимаю тебя не лучше, чем ты меня, когда я говорю на эсперанто, — отвечал ей муж.

— Этот господин подобрал внизу мою бедную Крошку и был настолько любезен, что принес ее. Простите, — она обернулась к Аугусто, — как вас зовут?

— Я — Аугусто Перес, сеньора, сын покойной вдовы Перес Ровира, которую вы, быть может, знали.

— Сын доньи Соледад?

— Совершенно верно.

— Как же, очень хорошо знала. Примерная вдова и мать, поздравляю вас с такой матерью.

— А я поздравляю себя с тем, что счастливый случай позволил мне познакомиться с вами.

— Счастливый! Вы называете счастливым это происшествие?

— Для меня — да.