Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Вот и неверно. Именно потому, что я стал отцом, я снова к нему вернулся. И в руман я изливаю свое хорошее настроение.

— Не прочтешь ли мне что-нибудь?

Виктор достал рукопись и прочел приятелю несколько отрывков.

— Друг мой, да тебя подменили! — воскликнул Аугусто.

— Почему?

— Потому что здесь есть вещи почти непристойные, а иногда просто порнографические.

— Порнографические? Ни в коем случае! Да, здесь есть места грубоватые, но не непристойные. Иногда кто-то появляется обнаженным, но раздетых нет ни одного… Зато здесь есть реализм.

— Реализм — да, но еще и…

— Цинизм, не так ли?

— Да, цинизм!

— Но цинизм — не порнография. Мои пряные сценки — только способ возбудить воображение, чтобы заставить читателя глубже анализировать действительность; эти сценки… педагогичны. Именно педагогичны!

— И немного гротескны!

— Действительно, с этим не спорю. Я люблю буффонаду.

— А она в глубине всегда мрачновата.

— Совершенно верно. Шутки мне нравятся только мрачные, а остроты — только похоронные. Смех ради смеха всегда вызывает у меня досаду и даже страх. Смех — не что иное, как подготовка к трагедии.

— Ну, а мне грубая буффонада отвратительна.

— Потому что ты одинок, Аугусто, одинок, пойми меня хорошенько, очень одинок… Я так пишу, чтобы лечить других… Нет, нет, я пишу только потому, что мне приятен сам процесс, и если моя буффонада развлечет читателей, я буду вознагражден сторицей. Но если буффонада поможет мне направить на путь излечения какого-нибудь одинокого человека вроде тебя, одинокого вдвойне…

— Вдвойне?

— Да, одиночеством души и одиночеством тела.

— Кстати, Виктор…

— Я уже знаю, что ты хочешь сказать. Ты пришел посоветоваться насчет своего душевного состояния, которое с некоторых пор стало тревожным, весьма тревожным, не так ли?

— Да.

— Значит, угадал. Так вот, Аугусто, женись, и чем раньше, тем лучше.

— Но на которой?

— Ага, значит, их больше одной?

— Как ты сумел угадать и это?

— Очень просто. Если бы ты спросил: «На ком?» — я не предположил бы, что их больше одной или что есть хотя бы одна. Но твой вопрос «на которой?» подразумевает, на которой из двух, трех, четырех, десяти или энного количества.

— Все правда.

— Женись, женись на любой из энного числа женщин, в которых ты влюблен, на той, которая подвернется. И не слишком раздумывай. Ты же видишь: я женился, не раздумывая; нас просто поженили.

— Я, знаешь, сейчас занимаюсь опытами по женской психологии.

— Единственный опыт по психологии Женщины — это брак. Не женившись, нельзя понять психологию женской души. Единственная лаборатория женской психологии, или гинекопсихологии, — это брак.

— Но ведь это же необратимо!

— Всякий настоящий опыт необратим. Кто желает проделать эксперимент, сохраняя возможность отступления, не сжигая кораблей, ничего толком не узнает. Не доверяй хирургу, если он не ампутировал какой-нибудь орган самому себе, и психиатру, если он сам не сумасшедший. В общем, хочешь познать психологию — женись.

— Выходит, что холостяки…

— У холостяков нет никакой психологии. У них только метафизика, то есть нечто по ту сторону физического, по ту сторону естественного.

— А что это значит?

— Почти то же самое, что происходит с тобой.

— Я впал в метафизику? Да ведь я, дорогой Виктор, стою вовсе не по ту сторону естественного, я и до него-то еще не дошел!

— Это одно и то же.

— Как одно и то же?

— По ту сторону естественного — то же самое, что по эту. Быть по ту сторону пространства означает то же самое, что быть по эту сторону его. Вот линия, — и он начертил ее на бумаге, — продолжи ее в обе стороны до бесконечности, и концы ее встретятся, пересекутся в бесконечности, где все встречается и все связано. Любая прямая — это кривая, отрезок окружности с бесконечным радиусом, и в бесконечности она замыкается. Значит, быть по ту или по эту сторону естественного — это одно и то же. Стало яснее?

— Нет, стало темнее, совсем темно.

— Ну, раз стало совсем темно, женись.

— Да, но столько сомнений одолевает меня!

— Тем лучше, маленький Гамлет, тем лучше. Ты сомневаешься — значит, ты мыслишь; ты мыслишь — значит, ты существуешь.^{74}

— Да, сомневаться — значит мыслить.

— И мыслить — значит сомневаться, и только сомневаться. Верят, познают, воображают — не сомневаясь; ни вера, ни знание, ни воображение не предполагают сомнений, сомнения даже могут разрушить их, но мыслить без сомнений нельзя. Веру и знание, которые сами по себе статичные, спокойные, мертвые, сомнение превращает в мысль, которая динамична, беспокойна, жива.

— А воображение?

— Да, здесь возможно некоторое сомнение. Я испытываю сомнения, когда заставляю действовать или говорить героев моего румана; и даже потом я еще сомневаюсь, хорошо ли получилось и соответствует ли тот или иной поступок их натуре. Но я это преодолеваю. Да, да, воображение — тоже мысль, и сомнение с ним вполне совместимо.