А Росарио? Росарио больше не приходила к нему. Глаженое белье в следующий раз принесла уже какая-то другая женщина. Он едва осмелился спросить, почему не пришла Росарио. Зачем было спрашивать, если он догадывался сам? И это презрение, — а ничего иного и быть не могло, — это презрение было ему хорошо знакомо, совсем не обидно и даже доставило удовольствие. Уж он отыграется на Эухении. А та, конечно, по-прежнему говорила: «Успокойся и убери руки!» В этих делах она ему воли не давала!
Эухения держала его на голодном пайке, — смотри, но не больше, — разжигая в нем аппетит. Однажды он сказал:
— Мне очень хочется сочинить стихи о твоих глазах!
И она ответила:
— Сочиняй!
— Но для этого, — добавил он, — мне нужно, чтобы ты поиграла на пианино. Слушая твою игру, я буду вдохновляться.
— Но ты же знаешь, Аугусто, с тех пор как твоя щедрость позволила мне бросить уроки, я больше не садилась за пианино. Я его ненавижу. Сколько я с ним намучилась!
— Все равно, Эухения, сыграй, чтобы я мог сочинить стихи.
— Хорошо, это в последний раз!
Эухения села играть, и под ее аккомпанемент Аугусто написал стихи:
— Как тебе нравится? — спросил Аугусто, прочитав стихи вслух.
— Как мое пианино, почти совсем не музыкальные. А это «говорят»…
— Я вставил это слово, чтобы придать простоту.
— «О Эухения», по-моему, напыщенно.
— Что? Твое имя — напыщенное?
— Ах, конечно, в твоих стихах. И потом, все это мне кажется очень… очень…
— Скажем, очень
— Что это такое?
— Ничего, наша с Виктором шутка.
— Послушай, Аугусто, после нашей свадьбы я в своем доме не потерплю шуток, понятно? Ни шуток, ни собак. Так что можешь уже подумать, куда денешь Орфея.
— Но, ради бога, Эухения, ведь ты знаешь, как я нашел этого несчастного щенка! Кроме того, он мой наперсник! Ему я произношу свои монологи!
— Когда мы поженимся, в моем доме не должно быть монологов. Собака будет совершенно лишней!
— Ради бога, Эухения, хотя бы пока мы не заведем ребенка!
— Если он у нас будет.
— Конечно, если он у нас будет. А если нет, почему не иметь собаку? Почему не держать собаку, про которую столь справедливо сказано, что она была бы лучшим другом человека, будь у нее деньги?
— Нет, будь у нее деньги, собака не была бы другом человека, я в этом совершенно уверена. Потому она и друг, что денег у нее нету.
На другой день Эухения сказала Аугусто:
— Послушай, я должна с тобой поговорить об одном серьезном деле, очень серьезном, и заранее прошу прощения, если мои слова…
— Бога ради, Эухения, говори!
— Ты знаешь, у меня был жених…
— Да, Маурисио.
— Но ты не знаешь, почему мне пришлось прогнать этого бесстыдника.
— И знать не желаю.
— Это делает тебе честь. Так вот, мне пришлось прогнать этого лентяя и бесстыдника, но…
— Он все еще к тебе пристает?
— Да!
— Ах, попадется он мне в руки!
— Да нет, дело не в том. Он пристает ко мне совсем с другими намерениями.
— Что такое?
— Не волнуйся, Аугусто, не волнуйся. Бедный Маурисио не кусается, он только лает.
— А-а, тогда поступи так, как советует арабская пословица: «Если будешь останавливаться перед каждым псом, который залает, тебе никогда не увидеть конца пути». Не стоит кидать в него камни. Не обращай на него внимания.
— Мне кажется, есть средство получше.
— Какое?
— Держать в кармане корки хлеба и бросать их собакам, которые лают, ведь они лают от голода.
— Что ты хочешь этим сказать?