Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

«А почему я не должен существовать? — говорил он себе. — Почему? Предположим, этот человек действительно меня выдумал, увидел меня во сне, вообразил меня; но разве я теперь не живу в воображении других людей, тех, кто читает сейчас рассказ о моей жизни? И если я живу в сознании многих, быть может, реально то, что думают многие, а не один? И раз уж я возник на страницах книги, где изложен рассказ о моей выдуманной жизни, или в мозгу тех, кто ее читает, — в вашем мозгу, если вы читаете сейчас эту книгу, — почему бы мне не существовать, подобно вечной и вечно страдающей душе? Почему?»

Бедняга не мог даже отдохнуть. Пробегали перед его взором кастильские степи, дубравы, сосновые леса; он созерцал заснеженные вершины горных цепей, и, глядя назад, поворачивая голову, он видел во мгле образы своих спутников и спутниц в жизни и чувствовал, как притягивает его смерть.

Он подъехал к дому, позвонил, и вышедшая ему навстречу Лидувина побледнела, увидев его.

— Что случилось, Лидувина, чего ты испугалась?

— Господи Иисусе! Сеньорито, да вы похожи больше на мертвеца, чем на живого! У вас лицо, будто вы с того света.

— С того света я пришел, Лидувина, и туда уйду. Я не живой и не мертвый.

— Да вы с ума сошли? Доминго! Доминго!

— Не надо звать его, Лидувина. Я не сумасшедший, нет! Я повторяю тебе, я не мертвый, хотя скоро умру, и не живой.

— Что вы говорите?

— Что я не существую, не существую; я — только выдумка, как герой романа…

— Ба! Книжные штучки! Примите что-нибудь подкрепляющее, ложитесь, хорошенько укройтесь и не думайте об этих бреднях.

— Отвечай мне, Лидувина, ты веришь, что я существую?

— Бросьте эти умствования, сеньорито, поужинайте — и в кровать! А завтра наступит новый день!

«Я мыслю — следовательно, существую, — проговорил про себя Аугусто и добавил: — Все, что мыслит, существует, и все, что существует, мыслит. Да, все существующее мыслит. Я существую — следовательно мыслю».

Неожиданно у него пропал аппетит, только по привычке и уступая настояниям верных слуг он попросил два яйца всмятку, самую легкую еду, и больше ничего. Но когда он начал есть, у него появился необычайный голод — ел бы и ел без конца. Он попросил еще пару яиц, а потом — бифштекс.

— Вот давно бы так, — приговаривала Лидувина. — Ешьте побольше; у вас, наверное, просто слабость. Кто не ест, умирает.

— Кто ест — тоже, Лидувина, — грустно заметил Аугусто.

— Да, но не от голода.

— Какая разница, умереть от голода или от другой напасти?

Потом он подумал: «Но нет, нет! Я не могу умереть; умереть может тот, кто живет, кто существует, а я, раз меня нет, умереть не могу — я бессмертен! Нет лучшего бессмертия, чем то, которое дано нерожденному и несуществующему, вроде меня. Выдуманное существо — это идея, а идея всегда бессмертна».

— Я бессмертен! Я бессмертен! — воскликнул Аугусто.

— Что вы сказали? — спохватилась Лидувина.

— Чтоб ты мне принесла сейчас же… что-нибудь такое… Ветчины, холодных закусок, foie gras[16], все, что найдется… У меня волчий аппетит!

— Вот теперь вы мне правитесь, сеньорито. Ешьте, ешьте, ведь у кого аппетит — тот здоров, а кто здоров, тот и жив!

— Но я, Лидувина, вовсе не живу!

— Что вы говорите?

— Конечно, я не живу. Мы, бессмертные, не живем, и я не живу, но переживу всех. Я — идея, идея!

Он принялся за ветчину и паштет. «Но если я ем, — говорил он себе, — как же я не живу? Ем — следовательно, существую! Нет никакого сомнения. Edo ergo sum. Откуда у меня такой зверский аппетит?» И тогда он вспомнил, что, судя по книгам, приговоренные к смерти накануне казни очень много едят. «Вот этого, — думал он, — я никогда не мог понять. Другое, о чем рассказал Ренан в «Аббатисе Жуарре»^{75}, это мне понятно. У парочки, приговоренной к смерти, пробуждается инстинкт продолжения рода. Но есть?.. Хотя да, это тело защищает себя. Душа, узнав про предстоящую смерть, чувствует грусть или возбуждение; но тело, если только оно здоровое, ощущает бешеный аппетит. Потому что тело тоже предчувствует близость смерти. Да, мое тело защищает себя. Я жру ненасытно, потом умру!»

— Лидувина, подай мне сыр и вермишель и… фрукты.

— Мне кажется, это чересчур, это уж слишком много. Вам будет плохо, сеньорито.

— Разве ты не говорила: кто ест — будет жить?

— Да, но не так, как вы сейчас едите. Вы ведь знаете, сеньорито, пословицу: «Ужин убил больше людей, чем вылечил Авиценна^{76}».

— Меня ужин убить не может.

— Почему?

— Потому что я не живу, меня нет; ведь я тебе это уже говорил.

Лидувина пошла за своим мужем и сказала ему:

— Доминго, мне кажется, сеньорито сошел с ума. Он говорит странные вещи, все из книг, будто он не существует… Бог знает что!

— Что с вами, сеньорито? — спросил его Доминго, входя в столовую. — Что с вами?

— Ох, Доминго! — отвечал Аугусто замогильным голосом. — Не могу с собой справиться, мне страшно ложиться в постель!

— Ну так не ложитесь.

— Нет, я должен лечь, я не держусь на ногах.

— Я думаю, вам следует после ужина погулять. Вы слишком много съели.

Аугусто попытался встать на ноги.

— Ты видишь, Доминго, ты видишь? Я не могу стоять на ногах.