Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Он начал говорить о моих литературных и философских произведениях, обнаружив достаточное с ними знакомство, что — ясное дело! — мне польстило. Потом Аугусто стал рассказывать о своих несчастьях, но я прервал его, посоветовав не тратить попусту времени, потому что о превратностях его жизни я, мол, знаю столько же, сколько он сам, что я тут же доказал, сообщив ему некоторые интимные детали его биографии, которые он считал своей тайной. Аугусто смотрел на меня с искренним ужасом, будто увидел василиска. Мне показалось даже, что цвет и черты его лица изменились, он весь дрожал, не сводя с меня глаз, словно завороженный.

— Этого не может быть! — повторял он. — Не может быть. Если б я сам не видел вас, то никогда бы не поверил. Сплю я или бодрствую?..

— Не спите и не бодрствуете, — отвечал я.

— Не могу понять, не могу понять… Но раз уж вы знаете обо мне столько же, сколько я сам, быть может, вы угадаете мое будущее.

— Да, угадаю, — ответил я. — Ты, — я постарался властным тоном подчеркнуть это обращение, — ты, удрученный своими несчастьями, внушил себе дьявольскую мысль о самоубийстве. Но прежде чем исполнить это решение, ты приехал ко мне посоветоваться, потому что тебя привлекла некая идея в моей статье.

Бедняга глядел на меня безумными глазами и дрожал, как отравленный ртутью. Он попытался подняться, наверное, чтобы убежать, но не смог. Он уже не владел собой.

— Не двигайся! — приказал я.

— Но я… я… — лепетал он.

— Ты не можешь покончить с собой, даже если захочешь.

— Почему? — воскликнул Аугусто, поняв, до какой степени унижен.

— Очень просто. Что нужно человеку для самоубийства?

— Мужество, — отвечал он.

— Нет, прежде он должен быть живым!

— Естественно!

— А ты разве живой?

— Что же, я умер, что ли? — И он машинально стал ощупывать себя.

— Нет, конечно, нет, приятель! Раньше я сказал тебе, что ты не спишь и не бодрствуешь, а теперь говорю, что ты ни живой и ни мертвый.

— Объяснитесь же наконец, ради бога! — молил он в отчаянии. — Ведь я сейчас вижу и слышу такое, от чего можно сойти с ума.

— Хорошо, дорогой Аугусто, — сказал я самым мягким тоном. — Дело в том, что ты не можешь покончить с собой, ибо не живешь — ты не живой и не мертвый, ибо не существуешь.

— Как это я не существую? — воскликнул он.

— Потому что ты — выдуманное существо, бедный Аугусто. Ты — только плод моей фантазии и фантазии читателей моего повествования о твоих вымышленных приключениях и злосчастьях. Ты — всего лишь герой романа или румана — называй мою книгу, как тебе угодно. Ну вот, теперь ты знаешь свой секрет.

Услышав эти слова, бедняга некоторое время смотрел как будто сквозь меня, потом перевел взгляд на портрет, висевший над книжными полками, лицо его снова приобрело нормальный цвет, дыхание стало ровным. Он явно приходил в себя — облокотился на столик, за которым сидел напротив меня, и, зажав голову ладонями, поглядел на меня, улыбаясь глазами и медленно произнес:

— Послушайте, дон Мигель, не ошибаетесь ли вы? Быть может, происходит совершенно противоположное тому, что вы думаете и говорите?

— Что — противоположное? — спросил я с тревогой, видя, что он обретает самостоятельность.

— А может быть, мой дорогой дон Мигель, вовсе не я, а вы — вымышленный персонаж, которого нет в действительности, этот ни живой, ни мертвый… Может быть, вы — всего лишь предлог для того, чтобы моя история стала известна миру…

— Этого только не хватало! — запротестовал я не слишком уверенно.

— Не горячитесь так, сеньор Унамуно, — заметил он. — Будьте спокойнее. Вы ведь выразили сомнение в моем существовании…

— Сомнение? — перебил я его. — Да я совершенно уверен, что ты не существуешь вне моей фантазии!

— Тогда не обижайтесь, если я, в свою очередь, усомнюсь в вашем существовании, а не в своем. Сведем счеты: разве не вы повторяли много раз, что Дон Кихот и Санчо гораздо реальнее Сервантеса?

— Не отрицаю, но это было сказано в ином смысле…

— Не будем спорить о смысле, поговорим о другом. Когда спящий человек лежит без движенья в постели и видит сон, что реальнее: он, как грезящее сознание, или его сон?

— А если он видит во сне свое существование, самого себя?

— В таком случае я вас спрашиваю, дон Мигель, как существует человек: как спящий, который грезит, или как нечто, увиденное им самим во сне? Заметьте, кстати, что, затеяв со мной спор, вы признаете тем самым мое независимое существование.

— Ну нет уж! — ответил я с горячностью. — Мне просто необходимо спорить, без споров и противоречий я жить не могу. И когда мне не с кем поспорить, я придумываю себе оппонента. Мои монологи — всегда диалоги.

— И, наверное, диалоги, написанные вами, — это монологи?

— Может быть. Но я говорю и повторяю, ты не существуешь вне меня.

— А я все же хочу убедить вас, что это вы не существуете вне моего сознания и сознания других ваших персонажей, которых, по вашему мнению, вы выдумали. Не сомневаюсь, со мной согласятся и дон Авито Карраскаль, и великий дон Фульхенсио.

— Не упоминай этого…

— Хорошо, не буду, и вы тоже не оскорбляйте его. Скажите лучше, что вы думаете о моем самоубийстве?