Михаил Катков. Молодые годы

После выпускных экзаменов, в мае 1838 года, Юрий Самарин писал матери Софье Юрьевне: «Я уверен, милая маменька, что Вы еще более, чем я сам, порадуетесь известию, которое я Вам объявлю. Наконец я окончил время испытаний, цель достигнута, я кандидат. Если Вы тревожились за меня во время моих испытаний, то по крайней мере недолго — всё кончилось в несколько дней. Счастье благоприятствовало мне именно там, где оно было нужно. То, чем я хорошо и постоянно занимался, сошло само собою, в результате я получил больше баллов, чем требовалось, чтобы быть кандидатом, и участь моя тут же определилась. Некоторые полагают, что я вышел первым, но я не люблю, чтобы людей сортировали как мериносов, что значит — первый, второй, третий, эти различия ни на чем основаны быть не могут. Я довольствуюсь тем, что нахожусь в числе лучших, и уверен, что и Вы этим удовлетворитесь! Профессора наши так были довольны диссертациями, которые мы трое (Самарин, Буслаев, Катков. — А. Л.), исключительно занимавшиеся русской литературой, им подали, что решили было их напечатать, но я поспешу отвратить грозу, я не хочу, чтобы первое мое слово, которое станет гласным, было написано по заказу, а не было бы плодом свободного вдохновения. Вообще весь четвертый курс нашего факультета отвечал отлично. Граф Строганов очень наивно отозвался, что никак этого не ожидал. Вероятно, из восемнадцати экзаменовавшихся будет 10 кандидатов. Теперь, когда уже всё кончено, я признаюсь Вам, что экзамены этого года, хотя и гораздо строже предыдущих, стоили мне гораздо меньше труда, чем прежние, а в доказательство Вам приведу то, что я провел только одну ночь напролет в приготовлениях. Я вам уже сказал, что наши экзамены окончились в субботу около двух часов. Тотчас по окончании их, я пригласил со мною позавтракать четверых моих товарищей и вернулся домой, где никого не было, чтобы меня встретить, — все разошлись. Тут я почувствовал нашу разлуку и заперся в своей комнате, чтобы подумать о Вас. Еще раз я испытал, как мало решительные события и торжественные минуты в моей жизни производят на меня впечатления, или, может быть, я ошибаюсь, это еще не решительные минуты моей жизни. Я пробежал мысленно эти протекшие четыре года: они в конце концов, несмотря на скуку, на утомление, которое я испытывал влачить свою цепь, принесли мне несколько часов истинного восторга, за которые я благодарю внутренне тех, которые мне их доставили. Не сомневаюсь, что когда-нибудь это время, которое мне казалось бесконечным, будет светлою точкой в моей жизни и оставит по себе приятные воспоминания. Но отчего же за эти четыре года, в течение которых столько лиц прошло передо мною, я не нашел ни одного друга. Многие были моими товарищами, некоторым я иногда сочувствовал, но ни один не внушал мне того чувства, которое не обманывает и говорит: вот тот, который тебе нужен. А между тем, на моих глазах немало было заключено дружеских союзов, немало рук переплелось: я сильно упрекал себя за эту дикость или что другое, не знаю, как это назвать, но, видно, уж такой я, и безрассудно было бы желать пересиливать свою природу…»

[214]

Юрий Самарин был прав, его главные жизненные встречи были еще впереди. Только после окончания университета он начал осознавать, что его самые серьезные уроки ему еще предстоит освоить.

Став кандидатом, он получил право на государственную службу, чем активно призывал воспользоваться его строгий отец Фёдор Васильевич. Жертву послушания родителю он принес, переехав в 1844 году после защиты диссертации в Петербург. Самарин получил должность в министерстве юстиции, поступив в подчинение графа В. Н. Панина. Затем, в феврале 1845 года, он перешел в Сенат, а чуть позже в министерство внутренних дел, где прослужил несколько лет на должности чиновника по особым поручениям. Одним из мест его службы была Рига, где он написал свои известные письма по Остзейскому вопросу, за что в марте 1849 года поплатился заключением на двенадцать дней в Петропавловскую крепость[215].

После личной встречи с императором Николаем I его министерская карьера закончилась, но свою службу и на общественном, и на государственном поприще он еще долго продолжал нести.

По высказываниям самого Юрия Фёдоровича, он отдал лучшие годы и силы бесплодной служебной деятельности, сознавая в себе большие возможности для иной, более важной творческой работы[216]

.

В последующей деятельности пути Самарина и Каткова не раз пересекались. Хотя их позиции по разным вопросам часто противостояли и они вели горячую полемику в прессе, это не мешало в частной переписке оставаться на «ты», сохранять прежние товарищеские связи[217].

Отношения между Катковым и Буслаевым отличались неровностью. Со временем отдаленность, если не сказать охлаждение, между бывшими однокурсниками только нарастала. Еще задолго до кончины Каткова эти отношения практически полностью прекратились.