Михаил Кликин. Сборник

Мы вернулись в дом вместе. Мы ждали вопросов, но, кажется, никто ничего не заподозрил. Даже Димка не стал спрашивать, где мы пропадали так долго, и чем занимались. Он только внимательно посмотрел на меня, и мне стоило больших усилий выдержать его взгляд и не сострить что-нибудь про «земляного червяка».

Разувшись и раздевшись, я прошел на кухню, погрелся у печи, умылся, выпил ковш воды и стал собираться ко сну. Остальные тоже готовились к ночи: перетряхивали постельное белье, взбивали матрасы, разворачивали свои самодельные ширмы и завеси. Пространство избы мы поделили на четыре личных закутка: Димка и Оля обитали в запечном углу, Минтай и Катя отгородили себе место около бокового окна, Таня спала на сундуке возле кухонной перегородки, а мне достался угол недалеко от входа. Центр комнаты был общий — здесь стоял большой стол. Кухонку тоже никто не занимал — слишком беспокойное было место; дежурные вставали на час раньше остальных, разводили огонь в печи, грели воду, готовили завтрак. Спать мы всегда ложились с наступлением темноты, не глядя на часы. Разве только осенью, когда еще был приличный запас свечей и батареек для светодиодных фонариков, мы позволяли себе пополуночничать.

Но такая роскошь скоро стала нам недоступной…

На кухне я сидел довольно долго, ждал, пока все улягутся. Потом затеплил лучинку и с ней прошел в свой угол. Устроив горящую щепку в проволочном светце, задернул занавеску, проверил, как обычно, на месте ли оружие: топор, нож и сделанная из лопаты секира. Пожелал в темноту:

— Спокойной ночи.

Прозвучало это как издёвка. Еще бы — мы давно отучились желать друг другу спокойной ночи.

Лучина догорела, уронив в таз с водой последний уголек. Невелик от нее прок — всего-то минута неяркого трескучего света. И как ими в старые времена избы освещали? Может, пропитывали лучины жиром, чтоб горели ровней и дольше?

Я залез под одеяло. Кроватью мне служила широкая лавка с матрасом, набитым сеном.

— Спокойной ночи, — шепнул я себе.

Кажется, уже тогда у меня стала появляться эта дурацкая привычка — говорить с собой.

Я зевнул и закрыл глаза.

* * *

Не спалось.

Я даже не задремал ни на минуту.

Лежал, пялился то в занавеску, отгораживающую мой угол, то в стену, то в потолок — всё было одинаково незримое, утонувшее в похожей на мазут душной темноте. Разве только стену я мог чувствовать — по отражающемуся дыханию.

Я всё думал о нашем разговоре с Олей.

О Димке, который, как выяснилось, за глаза называл меня «земляным червяком».

Об остальных, кто согласился отправиться в город втайне от меня.

Я слушал их дыхание. Их покашливания. Сопения. Храпы. Хрипы.

И недоумевал искренне: неужели я так оторвался от своих бывших друзей, так от них отдалился, что сейчас они все готовы бросить меня здесь? Одного!

Мне было о чем подумать…

А ближе к утру я услышал еще кое-что, для моих ушей не предназначенное.

В углу, где спали Минтай и Катя, вдруг какая-то тревожная тишина возникла. Потом — возня. И осторожные шепотки, такие тихие, что я угадывал смысл сказанного по шипящим и свистящим звукам.

— Что?.. Что? Плохо, да? Может, воды?

— Не нужно.

— Совсем худо?

— Как всегда.

— Я с тобой… Здесь…

— Да… Спасибо…

Долгая пауза. Покашливание.

— Может, скажем всем?

— Еще чего.

— А что такого? Надо всем сказать. Пусть знают.

— Слишком рано.

— Самый раз.

— Нет… И хватит уже… Тс-с.

— Что?

— Тихо… Нет, показалось… Спи.

— И ты спи.

— Хорошо… Сплю…

Они действительно заснули.

А я так и лежал до утра, в темноту глаза пуча, свешенной рукой отточенную кромку лопаты трогая, гадая, что это за разговор был, размышляя, что мне теперь делать.

Уж рассвет скупо забрезжил, налетевшие к дому соловьи песни свои завели, единственный наш петух на дворе голос пробовать стал — а я всё думал и думал — до полного отупения.

* * *

Утро началось звоном: дежурные отправились кто за водой на ключ, кто за свежим молоком на двор. Но я встал раньше них, и даже успел по-тихому развести в печи огонь. Глядя в окошко, я попивал горячий травяной чай и слушал, как просыпается наше маленькое сообщество. Меня никто не трогал, не тревожил. Понятное дело: я был «земляной червяк»; они были — сталкеры.

Но завтракали мы всё же за одним столом.

— Вот что, — сказал я, нагло выбирая себе самую большую оладью, сляпанную из размятых картофельных очисток, разваренной крупы и трав с кореньями. — Не знаю, как вам, а мне страсть как хочется шпрот и корнишонов из банки. Предлагаю не тратить время зря: сегодня соберемся, подготовимся, а завтра отправимся в город.

Димка аж поперхнулся:

— Чего?

— Хватит, говорю, отсиживаться тут. Пора проверить, что в большом мире делается.

— Но ты же, вроде… — Минтай неопределенно поводил в воздухе вилкой.

— Переосмыслил, — уверенно ответил я. — Ночью шпроты снились. И корнишоны.

— Нет, — помотал головой Димка. — У нас же планы были… Нельзя так сразу…

— Какие планы?

— Ну… Подождать, вроде бы, хотели. Обмозговать всё. Ты же сам нас и подбивал!

— Да чего там обмозговывать? Машины на ходу, дорога просохла. До асфальта доберемся, а там махнем на Озерный — делов-то на полдня.