Михаил Кузмин

Нетрудно заметить, что зловещий сон, приснившийся Кузмину, во всех своих главнейших чертах отразился ко «Втором вступлении» к циклу, только к привидевшимся покойникам добавлен еще один самоубийца, «гусарский мальчик с простреленным виском» — Всеволод Князев. Конечно, возможно чисто фрейдистское толкование всего этого сна (совсем незадолго до него Кузмин читал Фрейда, и заинтересованность толкованием снов по его теориям отразилась в дневнике), но важнее, очевидно, увидеть, что в структуре цикла этому событию частной и даже подсознательной жизни придается особое, формирующее значение: книга, картина, кинофильм, спектакль, спиритический сеанс, сон, реальность, поэтическая фантазия, предметы загадочной коллекции от заурядных скарабеев до мистического «двойника-одиночки» — все это (а также и многое другое) оказывается принадлежностью внутреннего духовного мира автора, причем находится в теснейшем соприкосновении с повседневностью, поверхностью жизни. Достаточно незначительного толчка, чтобы жизнь переключилась из одного круга совсем в другой, страшный и призрачный, находящийся под знаком смерти. Об этом сказано в «Заключении»:

А знаете? Ведь я хотел сначалаДвенадцать месяцев изобразитьИ каждому придумать назначеньеВ кругу занятий легких и влюбленных.А вот что получилось! Видно, яИ не влюблен, да и отяжелел.Толпой нахлынули воспоминанья,Отрывки из прочитанных романов,

Покойники смешалися с живыми,И так всё перепуталось, что яИ сам не рад, что всё это затеял.

Именно из этого круга впечатлений вырастает та основная идея, которую Кузмин хотел вложить в цикл: единство всего органического и духовного мира, от самых глубинных человеческих представлений до самого обыденного и кажущегося пустячным, оказывается предопределено любовью, благословляющей человеческое бытие. Но эта идея растворяется в запутанном клубке сложных ассоциаций, предопределенных сугубо личностным восприятием мира^[643].

Вторая история связана со стихотворением «Темные улицы рождают темные чувства», вошедшим в цикл «Панорама с выносками». При обращении к его тексту действительно сперва кажется, что ничего, кроме «темных чувств» от почти полной непонятности стихотворения, вынести из чтения не удается:

Не так, не так рождается любовь!Вошла стареющая персиянка,Держа в руках поддельный документ, —И пронеслось в обычном кабинетеВосточным клектом сладостное: «Месть!»

А как неумолим твой легкий шаг,О, кавалер умученных Жизелей!Остановился у портьер… стоишь…Трещит камин, затопленный весною.Дыханье с той и с этой стороныНепримиримо сталкивает искры…Имагинация замкнула кругИ бешено спласталась в голове.Уносится тайком чужой портфель,

Подносится отравленная роза,И пузырьками булькает со днаВозмездие тяжелым водолазом.Следят за тактом мертвые глазаИ сумочку волною не качает…Уйди, уйди, не проливалась кровь,А та безумица давно далёко!Не говор — шепот, эхо — не шаги…Любовь-сиротка, кто тебя калечил?Кто выпивает кровь фарфорных лиц?

Благословение или заклятьеИсходит волнами от тонких рук?Над девичьей постелью в изголовьиВисит таинственный знакомый знак,А колдовские сухожилья ВинчиЛюциферически возносят телоИ снова падают природой косной.Где ты, весенняя, сквозная роща?Где ты, неломленная дико бровь?Скорей бежать из этих улиц темных:Поверь, не там рождается любовь!