Михаил Ульянов

Тогда же был такой бич в театре и кино — бич скрытых смыслов. То есть нужно было обязательно разбирать текст. И мы начинали… Должны были разбирать тексты, в этом тексте вскрыть какие-то мысли, желательно как бы диссидентские, которые мы проведем через горьковский текст для того, чтобы все вздрогнули и обалдели от того, какие мы смелые и общественно-неукротимые либеральные демократы. Я это ненавидел всей душой. Вот всей душой! И он мне говорил: «Ну давай разберемся». Я говорю: «Михаил Александрович, я же начинающий режиссер, я дебютант, я сам ни хрена не знаю. Зачем они это все? Зачем это все делать? Но я как бы знаю, как это должно быть, но объяснить пока это не могу. Вы должны сделать ну такую сказку, что ли, ну я пока очень молодой, я пока еще очень…» И тогда он понимал. Он был очень умный человек. Он понимал, что я хитрю и как бы дурю, но не сцеплялся со мной. У него появилась такая совершенно потрясающая фраза. Он приходил уставший — мы во вторую смену снимали всегда, потому что он одновременно репетировал в Вахтанговском «Антония и Клеопатру». И вот он после репетиций измученный приходил на «Егора Булычова». Одевался в этот мой замечательно любимый костюм, замечательно любимый грим, садился, читал газету, все спокойно. Я там занимался своими делами какими-то, потом говорил: «Михаил Александрович, пойдем сниматься». И он складывал газету, вставал и говорил: «Ну, Мейерхольд, режиссируй меня». И я его режиссировал. А для того чтобы я его режиссировал, нужно было, чтобы он мне дал возможность режиссировать себя. Вот в этот момент и появилось наше исключительно правильное и нежное содружество. Я ему предлагал какой-то рисунок, а он его гениально выполнял. Гениально! Там были странные вещи. Там же у Булычова рак. И я помню, мы снимали сцену с докторами, когда он на осмотре у докторов. Я ему говорю: «Ну вот, давайте, нужно быть обнаженным по пояс…» Раньше было не принято, как это Булычов в кудрях, в жилеточке и бурочках, а тут он обнаженный по пояс, как в арестантском стоит. Он говорит: «Слушай, ну давай». И не спорит со мной совершенно… Не то что — нет, я не буду раздеваться, нет, я буду только одеваться. Ничего подобного не было. Он разделся по пояс, говорит: «Слушай, ничего, что вот такой бугай представляется раковым больным?» А я действительно посмотрел на него — в него можно было просто гвозди вбивать молотком, и гвозди бы ломались. То есть такой он был физической мощи, физической силы человек. И как раз вот это сочетание немыслимой физической мощи, немыслимого могущества и того, что есть что-то, что сильнее любой силы, есть некий божий промысел. И это сложнейшее сочетание он играл с поразительной силой откровенности и убедительности. Всем моим очень таким слабым предположениям он придавал силу и мощь убедительности. Убедительности того, что идет через внутренний мир огромнейшей личности.

Сочинение ко Дню Победы

Сочинение ко Дню Победы

Сочинение ко Дню Победы

* * *