Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Это злое и меткое сатирическое стихотворение, да еще снабженное озорным припевом, подсмеивающимся над самим «таинством крещения», в котором не принимает участия столь благочестивая борода, вызвало бешеное раздражение духовенства. А так как в авторстве Ломоносова почти ни у кого не было сомнения, то он был вызван на заседание Синода. Ломоносов, явившись на сонмище иерархов, ко всеобщему изумлению и не вздумал отпираться. Вот как об этом «свидании» сообщает официальное доношение Синода:

«По случаю бывшего с профессором Академии наук Михаилом Ломоносовым свидания и разговора о таковом во вся непотребном сочинении, от синодальных членов рассуждаемо было, что оной пашквиль, как из слогу признавательно, не от простого, а от какого-нибудь школьного человека, а чють и не от него ль самого произошел, и что таковому сочинителю, ежели в чювство не придет и не раскается, надлежит как казни божией, так и церковной клятвы ожидать. То услыша, означенной Ломоносов исперва начал оной пашквиль шпински [312]защищать, а потом, сверх всякого чаяния, сам себя тому пашквильному сочинению автором оказал, ибо в глаза пред синодальными членами таковые ругательства и укоризны на всех духовных за бороды их произносил, каковых от доброго и сущего христианина надеяться отнюдь не можно».

Члены святейшего Синода были ошеломлены таким поведением Ломоносова и на первых порах растерялись. Тем временем по рукам пошла еще одна сатира, в которой осмеивалось недавнее заседание, и Ломоносов насмешливо восклицал: «чего не можно ждать от тех мохнатых лиц»:

О страх! о ужас!  гром! ты дернул за штаны,Которы подо ртом висят у сатаны.

Ты видишь, он за то свирепствует и злится,Дырявый красный нос — халдейска пещь дымится.

Огнем и жупелом [313]  наполнены усы,О как бы хорошо коптить в них колбасы!

Ломоносов издевается над ужасами ада, которыми грозят ему церковники, описывает сатану, как смешную маску «кукольного вертепа», и сравнивает духовенство с козлами.

Всполошившийся Синод подал, наконец, 6 марта 1757 года «всеподданнейший доклад», в котором были подробно изложены все поступки Ломоносова, «из каковых нехристианских, да еще от профессора академического, пашквилев не иное что, как только противникам православныя веры и таковым продерзателем к бесстрашному кощунству… явный повод происходит». Ссылаясь на петровский Военный артикул (глава 18, пункт 149), Синод просит Елизавету повелеть высочайшим указом «таковые соблазнительные и ругательные пашквили истребить и публично сжечь» под виселицей рукою палача, а «означенного Ломоносова для надлежащего в том увещания и исправления в Синод отослать», т. е. выдать духовным властям, что могло в то время означать длительное знакомство с Соловками, куда отправляли и не за такие «кощунства».

Доклад подписали: смиренный Сильвестр, архиепископ Санкт-петербургский, смиренный Димитрий, епископ Рязанский, смиренный Амвросий, епископ Переяславский, Варлаам, архиепископ Донской.

Все это были люди опытные и искушенные, употребившие все свое влияние, чтобы обеспечить успех своего доклада. Двое из них, несомненно, хорошо помнили Ломоносова, когда он еще был великовозрастным учеником Спасских школ и обращал там на себя всеобщее внимание.

Димитрий Сеченов (епископ Рязанский) (1708–1767), хотя был всего на три года старше Ломоносова, но уже с 1731 года состоял преподавателем в классе «фара» и успел постричься в монахи. Сеченов пробыл в Московской Славяно-греко-латинской академии до 1738 года, пока не уехал правителем «ново-крещенских дел» Казанской епархии. Таким образом, всё пребывание Ломоносова в этой академии прошло на его глазах. Амвросий Зертис-Каменский (епископ Переяславский) (1708–1771) также доучивался в этой академии в одно время с Ломоносовым. Сын обрусевшего молдаванина, он с детских лет находился на попечении своего дяди, «старца» Киево-Печерской лавры, получил образование в Киевской академии, а затем у львовских иезуитов. Потом перебрался в Москву, где в 1733 году окончил академию. Вскоре, пользуясь покровительством префекта Стефана Криновского, Амвросий сумел уехать вместе с ним в Петербург, где к 1738 году становится преподавателем, затем префектом Александро-Невской лавры а с 1753 года епископом.[314]Конечно, и Ломоносов еще в Москве заприметил этих двух молодых изуверов, упорно стремившихся сделать духовную карьеру, и, как большинство бурсаков, проникся к ним неприязнью.