Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

Возникает вопрос: почему Миклухо-Маклай промедлил с заявкой на участие в экспедиции? Сказались ли тут его неорганизованность, непрактичность, возможно, излишняя самоуверенность или, как ему казалось, он мог надеяться на благоприятный ответ после встречи с Петерманом в Готе весной 1868 года? Не исключено, что прусские власти, финансировавшие экспедицию, предпочли, чтобы в нее отправились только немецкие ученые. Несомненно одно: после этого отказа мечты нашего героя об участии в покорении Арктики развеялись, говоря словами поэта, «как дым, как утренний туман», на сей раз — навсегда.

«Эльбрус» простоял трое суток на рейде Константинополя. Николай осмотрел главные городские достопримечательности. «Константинополь очень, очень, очень красив», — написал он Дорну[201]. Если верить не слишком достоверному преданию, записанному П.А. Аренским, Миклухо-Маклай выместил свою досаду на русском консульстве. Когда консул пожелал узнать, чем он может помочь путешественнику, тот «послал в консульство свое белье с просьбой его выстирать. Деликатное учреждение <…> было скандализировано и обижено»

[202].

В начале июня 1869 года молодой ученый прибыл на «Эльбрусе» в Одессу. После пятилетнего отсутствия в Россию вернулся не студент-бунтарь Миклуха, а натуралист и путешественник Миклухо-Маклай.

Глава четвертая.

ПОДГОТОВКА К ПУТЕШЕСТВИЮ

Трудные дни в Поволжье

В 1869 году финансовое положение Екатерины Семеновны Миклухи несколько улучшилось, так как пароходное общество «Самолет» после многолетнего перерыва снова начало выплачивать дивиденды. Получив в Одессе от матери денежный перевод, Николай на пароходе посетил Южный берег Крыма, пересек Азовское море и несколько дней провел на Дону, откуда посуху, в кибитке или дилижансе, перебрался в низовья Волги. Целью его путешествия был Саратов, вблизи которого находилось имение родных Екатерины Семеновны. Здесь ученый намеревался встретиться с матерью и сестрой, но — вопреки предварительной договоренности — их там не застал. Наши сведения о пребывании Миклухо-Маклая в Поволжье исчерпываются несколькими фразами в его письмах Антону Дорну, написанных в июне — июле 1869 года. Из них следует, что он поселился «в деревне недалеко от Самары» — очевидно, в имении, принадлежащем другим родственникам матери[203].

Ученый решил воспользоваться пребыванием в этих краях, чтобы приобрести и подвергнуть предварительному изучению образцы широко представленных здесь ганоидных рыб (осетров и стерлядей), которые были ему нужны для продолжения исследований по сравнительной анатомии мозга. Но непрекращающиеся приступы малярии изнуряли его и серьезно мешали работе. «Я нахожусь в очень, очень печальном положении, лежу почти весь день в постели, — писал он Дорну. — Лихорадка, лихорадка и снова лихорадка, не могу избавиться. Работаю, насколько это возможно, урывками и когда почти что глупею от головной боли. Прежде всего я хочу подготовить мою работу о мозге»[204]

.

Миклухо-Маклай отвык от российской действительности. Его раздражали люди, с которыми он встречался в Саратове и Самаре. «Поверхностное образование, <приходится> слушать скучные банальные фразы при любом случае, — жаловался он Дорну. — Дамы особенно кричат, курят чрезмерно и болтают о своих правах и воспитании. При этом иногда становится мерзко на душе»[205]. Николаю пришла в голову мысль попытать счастья в Англии. Зная о близком знакомстве Дорна с Томасом Хаксли, он попросил Антона оказать ему содействие в осуществлении этого замысла: «Если будете писать Хаксли, поклонитесь ему глубоко и спросите от моего имени, смогу ли я получить в Британском музее какую-нибудь должность с умеренной оплатой… Но я хочу иметь много времени, чтобы работать»[206]. Находясь в Поволжье, Миклухо-Маклай напоминал Дорну о своей просьбе, но тот, по-видимому, не принял всерьез этот спонтанный порыв своего страждущего русского друга.

Не дождавшись приезда матери и сестры, Миклухо-Маклай решил выехать им навстречу в Москву. Саратов и Самара тогда не были еще соединены с Москвой железной дорогой. Поэтому он отправился на пароходе вверх по Волге, рассчитывая, очевидно, пересесть на поезд в Нижнем Новгороде. О дальнейшем мы узнаем из его письма Дорну, написанного в июле 1869 года: «Возле Самары на корабле у меня начались такие сильные приступы лихорадки, с такой температурой, бредом, обмороками, что капитан испугался, где-то остановился. <…> Наконец меня спасли льдом, горчичниками, кровососными банками и т. д., но ужасная слабость осталась, еле мог шевелиться. В настоящее время еще лежу, правда, уже 5-й день в Москве. Добрые пассажиры привезли меня сюда, я не очень представляю, как это происходило. <…> Вчера, после месяца поисков моей матери, я получил телеграмму, что завтра <она> приедет из Петербурга <…> мне предстоит опять поездка (с моей матерью), устал и должен действительно отдохнуть пару недель!! Мерзко… мерзко! Я опять еду в Самару»[207].