Мила Рудик и Магический Синод

С этой мыслью она бросила на Главу Судебной палаты яростный взгляд… и вдруг на исполненном холодной злобы лице Мстислава заметила нечто немыслимое. Что-то странное происходило с его глазами. Лишь на секунду ей вдруг показалось, что в глазах Мстислава задвигались клубы густого белого тумана, внутри которого словно двигалось что-то живое. Мила была так ошеломлена этим, не зная наверняка, действительно ли она видела это сейчас или ей показалось, что даже не заметила, как к ней подошел Велемир. Он решительно протянул руку, хмуро и строго глядя на Жавеля, у которого на лбу выступил пот, а руки затряслись крупной дрожью.

— Я сохраню твою Метку Мила. Ты можешь доверить ее мне, — решительно сказал Велемир.

По сурово сведенным на переносице бровям Велемира и его тяжелому взгляду Мила поняла, что он догадался о чем-то, но не была уверена, насколько точны его догадки. Однако без колебаний она вручила ему Метку. Если в ее жизни и были люди, которым она могла доверять, то Велемир, несомненно, был одним из них.

Когда Метка легла в надежные руки Велемира, Мила повернулась к Мстиславу. Тот смотрел на нее из-под бровей с опаляющей ненавистью, хоть и выглядел при этом как застывшая ледяная глыба. Весь его вид говорил только об одном — она не должна была догадаться! Именно поэтому самый важный свидетель Обвинения был вызван Златой в последний момент. Именно поэтому суд ордалий перенесли на четыре часа раньше. Он — и Мила уже не была уверена, о ком сейчас подумала, о Многолике или Мстиславе, — рассчитывал, что она будет слишком напугана предстоящей встречей с ордалиями. Слишком сильно напугана, чтобы думать о том, что Метка не должна попасть в чужие руки.

Но он — тот, кто спланировал всю эту шахматную партию, — просчитался.

Время словно застыло. Прошла минута, но никто не произнес и слова. Жавель трясся от страха. Мстислав пылал холодной злобой. Добролюб был растерян и не понимал, чем вызвана заминка. Мила и Велемир просто ждали.

— Господин Жавель, — наконец произнес Мстислав с такой стужей в голосе, что его подопечный затрясся еще сильнее. — Приговор должен быть приведен в исполнение. Отчего вы медлите?

— А… Да… Да-да, конечно… — оторопело пробормотал Жавель и на дрожащих ногах направился к небольшой дверце в противоположном конце комнаты.

Открыв ее, он повернулся к Миле.

— Госпожа Рудик, — произнес он уже более ровным голосом, словно взял себя в руки, — вы должны войти в это помещение. Суд ордалий состоится здесь.

* * *

Мила вошла в эту комнату, где ее ожидало, наверное, самое тяжелое в жизни испытание духа и воли, уже без страха. Ненависть к Многолику и тем, кто прислуживает ему, а еще — осознание своей неожиданной победы пересилило тот парализующий внутренности ужас, от которого она отчаянно хотела избавиться.

Но как бы Мила ни храбрилась, она была не готова к тому, с чем встретилась.

Место, увиденное однажды в мнемосфере Вирта, сейчас словно стало реальностью. Небольшая комната. Стены из камня. На стенах — прозрачные белые занавеси. Тонкая ткань занавесок мягко колыхалась, словно под порывами сквозняка, который просачивался, казалось, прямо сквозь стены. Здесь будто царило уединение — это было безжизненное место.

Секунды шли, но ничего не происходило. Однако отчего-то это спокойствие внушало лишь тревогу. Прислушавшись к своим ощущениям, Мила вдруг поняла, что каменные стены комнаты и эти прозрачные белые занавески — это не мертвая бездушная материя. В больших буро-серых камнях словно пульсировало что-то живое, будто в них были артерии, вены и капилляры, по которым текла теплая кровь, а белая подрагивающая ткань была кожей, прикрывающей эту каменную плоть.

И как только Мила осознала, что в действительности она в этой комнате не одна, сзади что-то коснулось ее спины. Она резко обернулась, но ничего не увидела. Однако сразу же последовало еще одно прикосновение — недружелюбное и холодное. А потом… явились они.

Ордалии не появлялись из-за занавесок, как в ее видениях. Нет, все было иначе. Занавески, камни, воздух вокруг — все это превращалось в ордалий. Они словно материализовывались из каждой крупицы того, что находилось в этой комнате. Их было не двое, не трое — их было много, они окружали Милу, не оставляя между собой даже маленького зазора.

Мила задохнулась — на нее смотрело два десятка черных провалов вместо глаз. Около дюжины растянутых ртов, сшитых толстыми белыми нитями, взывали к ней, словно молили о пощаде, но одновременно проклинали, обещая невыносимые страдания, которые продлятся вечно.

« Вечно! Ты будешь страдать вечно!».

Неисчислимое количество длиннопалых рук тянулось к ней, словно желая коснуться, схватить, разорвать ее на части.

« Боль! Много боли! Она будет твоей! Вечно!».

— Нет… Не трогайте… Не трогайте меня! — хриплым шепотом пробормотала Мила.