Милая моя

Итак, «Челюскинская эпопея». Сорок лет прошло после челюскинского похода, и возникла мысль проехать по всем этим местам, посмотреть, что там происходит, как изменились города, как изменились страны, где они были. И поэтому мы с группой прилетели в Певек, где и работали. Было много всяких приключений, как на любой морской картине.

Там было написано много песен: «Я иду на ледоколе», «Бухта Певек», «Мы стояли с пилотом». В Провидение мы заходили, брали воду и топливо. Там я повидал много интересного, например, ледовую проводку. На ледоколе «Владивосток» мы выходили именно в те координаты, где затонул «Челюскин», и по моей просьбе экипаж выстраивался, бросали венки, давали гудок. Там была чистая вода, ну, немножко ледка было. Глубины там сравнительно небольшие: Чукотское море, оно вообще мелководное. Американцы жалуются все время — подводным лодкам трудно проходить.

Очень большое впечатление произвели старые челюскинцы. Среди них были, конечно, очаровательные люди. Вот мы сейчас сидим на даче, а если посмотреть в то окно, то вот там дача, в которой бывает, сейчас уже пенсионер, Анатолий Семенович Колесниченко — это отец Тома Колесниченко, который в течение тридцати лет был первым заместителем министра Морского флота СССР, и четвертый кочегар «Челюскина». Художник Решетников, известный по картине «Опять двойка», там был каким-то полузайцем. Погостов, замечательный человек, работает до сих пор в центральном аэропорте в Москве. Эти люди, конечно, были самым интересным, с чем мы встретились.

Там была (я уже забыл ее фамилию) старая женщина, которая заведовала библиотекой. Я задал такой эпизод — «катастрофа». Каждый человек описывал катастрофу, как он ее видел. Потом из этих многих рассказов создал эпизод, и, должен сказать, он оказался очень стройным, хотя разные люди видели разное и по-разному бежали. И она, когда бежала из библиотеки, а она была ответственная за библиотеку, повесила ключик на гвоздь и подумала: «Не забыть, что он здесь висит, — потом, когда поднимут, надо…» То есть моменты различных психологических сдвигов. Все это было чрезвычайно интересно.

Массу друзей на этом походе я заимел. Челюскинцев снимали здесь: они в большинстве живут в Москве. Самое, конечно, грустное впечатление произвел на нас ныне уже, к сожалению, покойный Василий Сергеевич Молоков, который был, я думаю, лучшим пилотом из них всех. Каманин был военным, и у него были какие-то неясности в этом полете. Водопьянов был большой авантюрист. Ляпидевский был идейный летчик. Он, как только прилетел, тут же как-то отвалил… Что-то вроде сломалось, точно неизвестно. А вот Василий Сергеевич — он уже в то время был король Севера. И вот мы застали этого старика, седого, которого практически уже изжила семья. Он жил один на какой-то полуобглоданной даче. Мы снимали осенью. В саду висели какие-то наполненные яблоки, прозрачные под солнцем, и он ходил с предсмертной прозрачностью щек в старом кителе, еще гэвээфовском, с пуговицами с пропеллером. Как Мичурин из потустороннего мира — смотрел на яблоки. Был замечательный человек, конечно, которого, я думаю, его дети сжили со света, прогнали из Москвы из-за квартиры. И когда я спросил у него: «А вот в Москве?..» — он сказал: «Нет, я не могу там бывать, в общем, мне негде жить». Это было очень жалко.

Из-за картины была дикая борьба, потому что на этой картине мне достался режиссер (я не боюсь назвать его фамилию, это Юра Сальников), которого впоследствии все-таки за бездарность выгнали. Как человек, он неплохой, но совершеннейший идиот по части профессии. Не понимал ничего, хотя снял несколько картин. Чрезвычайно трудно было с ним. Наконец, все это дело кончилось большой неприятностью, и, в общем, я его ударил, хотя не имею к этому никакой склонности. Сам попал в гипертонический криз, и, когда пришел просить у ледокольной врачихи снотворное, она померила мне давление и сказала: «Вы знаете, я вас ссажу в бухте Провидения, потому что у меня всего один цинковый фоб на борту, но он сейчас занят, поэтому для вас нет ничего». Докладные записки всяческие… В общем, картина была смонтирована и записана мной от начала до конца. Ее приняли хорошо.

Кинокартина 1974 года, которая называется «Помнит Дунай». Это картина, снятая в Румынии, с массой рассказов об этой стране, которые я приводить не буду. Могу только сказать, что я здесь выступал в качестве режиссера. Мы поехали вдвоем с кинооператором Гайдамовичем в Румынию. Проехали мы по Румынии где-то около трех тысяч километров.