Милюков

Единственным существенным решением съезда было устранение из программы требования об установлении конституционной монархии — теперь провозглашалось, что Россия должна стать демократической парламентарной республикой с президентом и ответственным министерством. (Вряд ли можно согласиться с Т. Рихой, полагающим, что решение съезда о республиканском строе явилось «жестом по направлению к левым руководителям», в то время как Милюков оставался сторонником конституционной монархии. Как и все партийные лидеры, Милюков перешел на республиканские позиции сразу же после отречения Николая II, о чем неоднократно говорил в следующие годы^{645}.) Предложение же Корнилова переименовать партию в Республиканско-демократическую было отвергнуто.

Съезд подтвердил верность союзникам и принципу продолжения войны до полной победы; декларировал поддержку Временного правительства, обусловив ее тем, что оно не выйдет за рамки объявленной программы; осудил двоевластие и многовластие в стране, отметил необходимость социальных реформ, но высказался за их отсрочку до Учредительного собрания. Важным и в перспективе судьбоносным явилось решение, принятое вопреки позиции Милюкова, о сотрудничестве с другими демократическими партиями, в том числе умеренно социалистическими, с целью создания единого фронта борьбы «со всякого рода максимализмом и большевизмом». Выборы ЦК не производились, полномочия прежнего ЦК продлили до следующего съезда, назначенного на май^{646}.

Милюков не выступал на съезде в общеполитических дебатах, но в ответ на заявление князя Е. Н. Трубецкого, приветствовавшего его как главу внешнеполитического ведомства, который «столь доблестно, столь ярко выражает народную волю»^{647}

, произнес небольшую речь, где доказывал правильность и обоснованность внешней политики новой России, остановившись, разумеется, и на внутренних проблемах. Он заявил: «Всем сердцем я приветствую решение, которое не является случайным, а вытекает из всей позиции нашей партии, которую она занимала со времени основания. Мы никогда не считали вопрос о старой монархии вопросом принципа». Оратор особо подчеркнул, что кадетская партия может гарантировать классовый мир и национальный прогресс: «Только такая партия, как наша, партия, которая стоит над классами, может действовать в качестве арбитра в отношении стремлений отдельных классов». Ему многократно аплодировали, но особого впечатления эта сугубо официальная речь не произвела, как и вторая, опять же произнесенная в ответ на приветствие^{648} и также состоявшая из общих фраз о том, что будущее России находится «в хороших руках».

Хотя Милюков на съезде ни слова не говорил о Константинополе и проливах, в выступлениях нескольких делегатов звучала критика его установки по этому вопросу. Так начался его отход от той партии, основателем и неизменным руководителем которой он являлся более десяти лет. Показательно, что в воспоминаниях Милюков лишь мельком упоминает и этот, и следующие съезды кадетской партии, к которой он постепенно охладевал.

В условиях продолжавшейся войны внешняя политика оставалась неразрывно связанной с ведением боевых действий, с состоянием русской армии. Отдельные сообщения, которые Милюков получал с фронта, создавали у него ошибочное представление о военной ситуации. Хотя министр понимал пагубные последствия пресловутого приказа № 1 для порядка и дисциплины в армии, он в полной мере не осознавал, что на фронте началось разложение. Набоков вспоминал, как весной 1917 года заявил Милюкову, что одной из фундаментальных причин революции была усталость от войны. «Милюков решительно возразил: «Кто знает, возможно, как раз благодаря войне всё как-то образуется, а без войны всё разорвалось бы быстрее»^{649}

.

Будучи опытным политиком, авторитетным историком, отлично зная, как разыгрываются пропагандистские спектакли, Милюков просто подавлял свои трезвые рассуждения, поддавался стихии толпы, истинную цену которой он отлично знал. Он воспринял восторженную встречу, устроенную ему и другим министрам при посещении в последних числах марта нескольких воинских частей, как отражение истинных чувств армии. Он многократно выступал с подножки вагона, пытаясь передать свой боевой настрой солдатам и офицерам. В опубликованном в «Вестнике Временного правительства» сообщении об этой поездке, явно подготовленном им самим или по его указанию, говорилось, что сознательность армии повышается с каждым днем, «дисциплина укрепляется, и никаких угрожающих симптомов в армии нет. Революционный кризис, как на фронте, так и в тылу, миновал»^{650}.