Милюков

Тем временем Милюков продолжал активно пропагандировать основы своей новой политики, стремясь убедить в ее правильности кадетские, эсеровские и другие круги в Западной Европе. На одном из совещаний он говорил: «После крымской катастрофы с несомненностью для меня выяснилось, что даже военное освобождение невозможно, ибо оказалось, что Россия не может быть освобождена вопреки воле народа. Я понял тогда, что народ имеет свою волю и выражает это в форме пассивного сопротивления»^{827}.

Он продолжал вести беседы на эту тему как с отдельными эмигрантами, так и с их объединениями. Норвежский исследователь эволюции взглядов Милюкова в эмиграции Е. П. Нильсен отмечает: ««Новая тактика» была выдвинута Милюковым, но в то же время она несомненно отражала настроения целой группы политиков из кадетской партии, которые на основе личных переживаний и опыта Гражданской войны пришли к убеждению, что методами белых генералов нельзя свергнуть большевиков, что вооруженная борьба «безнравственна и ничего не дает»^{828}

.

В наиболее полном и концентрированном виде новые взгляды Милюкова изложены в 1925 году в книге «Эмиграция на перепутье», где были собраны его выступления последних лет. Пропагандируя основы новой политики, Милюков неуклонно подчеркивал, что она отнюдь не означает пассивность: оружие не следует складывать, но его надо поменять, опираться на «активные силы» внутри страны, которые могут быть противопоставлены большевизму. Он напряженно искал, но так и не смог найти и четко определить эти «активные силы», и в этом состоял основной порок новой политики. Рассчитывая на внутреннее перерождение большевистского режима, он говорил: «Я не знаю, как мы придем в Россию, но я знаю, как мы туда не придем»^{829}.

Считая необходимым продолжать борьбу против большевистского всевластия новыми средствами, он причислял к врагам и реставраторско-монархические круги, в первой половине 1920-х годов каждую зиму объявлявшие, что предстоящей весной отправятся в новый военный поход за освобождение родины.

Отвергая планы новой военной интервенции, Милюков в то же время с пиететом относился к белым генералам, находившимся в эмиграции, критикуя их реставраторские взгляды по возможности косвенно. Например, Врангеля и его армию он характеризовал как «геройски защищавших до конца идеал русского возрождения»^{830}. Но теперь, разъяснял Павел Николаевич, армия просто не может существовать — ни одно правительство не потерпит, чтобы на территории его страны функционировали иностранные вооруженные формирования. Армейские кадры армии, которые могут пригодиться новой России, необходимо сохранить, но лишь в форме эмигрантских общественных организаций. Он возлагал надежду, что после того как большевистский режим истлеет под грузом внутренних противоречий, эти кадры могут быть призваны на службу родине при условии признания ими «завоеваний революции».

Выражение «завоевания революции» было впервые употреблено Милюковым в начале 1923 года^{831}

, а затем многократно повторялось в книге «Эмиграция на перепутье», вызывая резкие отклики со стороны эмигрантов-монархистов. К «завоеваниям революции» Милюков относил теперь даже федеративное устройство России, против которого решительно возражал много лет, особенно в бытность министром иностранных дел, упорно подчеркивая свою приверженность имперскому убеждению в необходимости сохранения единой и неделимой страны, считая ошибочным разделение ее по национально-территориальному принципу, поскольку «под лозунгом федерации будет вестись работа по расчленению России»^{832}. Теперь же Павел Николаевич решительно отказался от «имперской идеи», стал проповедником федерализма.

Явно под влиянием терминологии Троцкого, но с совершенно другим смыслом Милюков писал в названной книге, что в России имеет место «термидор», то есть придание революции новых аспектов, сохраняющих ее позитивные завоевания и более или менее быстро устраняющих коренные пороки. Термин был взят из истории Великой французской революции. Термидор — месяц по введенному во время революции французскому календарю (соответствует 19 июля — 17 августа). 9 термидора II года республики (27 июля) произошел государственный переворот, свергнувший тираническую власть якобинцев, после чего прекратилось массовое внутреннее кровопролитие.

Применение названия «термидор» к событиям в России носило явно механический характер и у Троцкого, и у Милюкова. Последний, однако, упорно придерживался «термидорианской» оценки и в тридцатые годы, что давало ему внешнее логическое основание для частичного оправдания политики Сталина.

Милюков приходил к выводу о необходимости отказа от прежних догм: «Внутри России произошел громадный психический сдвиг и сложилась за эти годы новая социальная структура. В области аграрных отношений… во взаимоотношениях труда и капитала произошли такие изменения, что в Россию мы можем идти только с программой глубокой экономической и социальной реконструкции»^{833}.