Милюков

Сам Милюков продолжал называть этот комплекс идей «новой тактикой», но, по существу дела, речь шла о новой политике, даже о новой стратегической линии. Он медленно, постепенно приходил к выводу, что большевики утвердились в России всерьез и надолго, что им удалось привлечь на свою сторону основную часть рабочих, а после введения нэпа — и большинство крестьянства, что оставшаяся в стране интеллигенция принимает, хотя и со скрипом, реалии новой власти, что тайные организации внутри страны почти полностью разгромлены, а уцелевшие превратились в замкнутые группы, которые ограничиваются малоэффективными попытками разоблачения отдельных мероприятий новой власти, главным образом распространяют слухи и антибольшевистские анекдоты. Таким способом, без крупных экономических, социальных, политических, международных потрясений разрушить советскую систему было невозможно. Более того, становилось понятно, что и в случае отстранения большевиков от власти необходимо будет создавать новую Россию на имевшейся базе, совершенно не соответствовавшей планам, которые ранее строили либеральные силы.

Некоторые эмигранты, по-прежнему считавшие русский большевизм «дьявольским наваждением», отрицательно относились к бурным дискуссиям, развернувшимся между Милюковым и его оппонентами. К примеру, известная в прошлом кадетская деятельница А. В. Тыркова-Вильямс в ноябре 1922 года писала философу Николаю Александровичу Бердяеву: «Так называемая политика, т. е. споры между милюковцами и антимилюковцами, эсерами и большевиками, желанье тех или других объявить себя Учредилкой… всё это волнует меня отдаленно и тупо. Я хочу России, свободной от большевиков, я их ненавижу всей душой, но я давно поняла, что они — следствие многолетнего искривления русских мозгов, главным образом интеллигентских»^{814}

.

Милюков постепенно пришел к убеждению, что следует решительно отказаться от любых попыток разгромить большевистскую власть силой оружия, и теперь настаивал на признании основных результатов Октябрьского переворота и мероприятий большевиков: республиканского строя, федеративного устройства, решения аграрного вопроса путем распределения земли между крестьянами.

Из положений нового курса Милюкова проистекал главный практический вывод: надо отказаться от сохранения белой армии за рубежом, распустить еще сохранявшиеся воинские части, ликвидировать военные эмигрантские организации, перевести солдат и офицеров на положение беженцев, содействовать возвращению рядовых эмигрантов на родину на основании декрета об амнистии, принятого в Москве в ноябре 1920 года в честь третьей годовщины Октябрьской революции.

Свою новую линию Милюков всё более активно пропагандировал на собраниях эмигрантов и в печати. В 1922–1923 годах он посетил ряд городов Франции, побывал в Германии и Чехословакии, где выступал с лекциями, которые были частично изданы отдельными брошюрами или публиковались в эмигрантской печати. В Праге он говорил: «Интеллигенция должна научиться смотреть на события в России не как на случайный бунт озверелых рабов, а как на великий исторический переворот, разорвавший с прошлым раз навсегда»^{815}. В то же время Милюков считал, что социально-экономическая и политическая система Советской России нежизнеспособна и должна будет в силу реальных потребностей эволюционировать, приспособиться к объективным законам рынка, усилившим свое действие при нэпе, хотя и в искаженном виде. Теперь он возлагал главные надежды на крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения России. Носители рыночных отношений — сельские производители — представлялись ему наиболее последовательными выразителями народной, в основе антибольшевистской стихии.

Новые взгляды Милюкова встретили осторожную критику со стороны бывших кадетов и других представителей либеральной эмиграции и ожесточенные нападки правых военно-монархистских группировок, из среды которых стали распространяться лживые слухи о его тайном сотрудничестве с большевиками. Такая враждебная кампания однажды даже привела к покушению на его жизнь.