Миллиметр

– У меня есть вкусненькое винишечко, и, если скажете, что сейчас не времечко, ай-ай, я обижусь. Поднимемся ко мне?

«Ах, ну держитесь, четыре часика!»

Вперед, Кира, вперед за шелками соседушки!

Шелка привели Киру в небольшую старомодную гостиную: гобеленовая мебель, пастушки, пастель, бахрома и массивные кисти, обои в пышных перламутровых розах – все сливалось в богатый сливочно-шоколадный интерьер, и Кире почудилось, что она внутри огромного торта, где кресла сделаны из бисквитного теста, крем можно слизывать прямо со стен, а с люстры капает сахарная глазурь.

Проходя мимо закрытой двери в соседнюю комнату, Елизавета Максимовна махнула рукой:

– Комната сына. Его сейчас нет.

В кухне, в хрустальной вазе на устланном бежевой скатертью столе, благоухали белые хризантемы. Из кремово-карамельной гаммы выделялись только зеленые попугайчики в высокой клетке на подоконнике.

– Это сына, – полушепотом сообщила Елизавета, наливая вино. – Он у меня птичек любит.

– Ну что, за знакомство?

– Будем знакомы.

Елизавета Максимовна была вдова. Год назад она вышла на пенсию, проработав последние пятнадцать лет до заслуженного отдыха завучем в школе, и для нее настала иная пора жизни. У нее появилось много свободного времени. А поскольку она не нуждалась в деньгах (ей досталась от покойной сестры квартира, которую она продала), Елизавета Максимовна ходила по магазинам, наряжалась, покупала себе умопомрачительные шляпы, привозила из путешествий шали и полудрагоценные камни. На могиле покойного мужа она устроила японский садик, там росли карликовые каламондин и бугенвиллея. Однако основным ее занятием оставалась не знающая пределов забота о взрослом, тридцатилетнем сыне.

– Чудесненькое! Чувствуете нотки тутовника и ежевики? Эту приятную танинность?

Кира неопределенно пожала плечом.

– Мой покойный муж знал толк в хороших винах. Очень любил грузинские. Сейчас покажу вам его фотографию.

Хозяйка ушла и быстро вернулась с небольшим портретом. Однако Кира не разглядела лица. Рассказывая про похороны мужа, Елизавета все время держала портрет на коленях:

– Да что там говорить, Кирочка. Четыре года. Да, четыре. В восьмом году. Тоже был високосный. Кошмар. Не дай бог кому. Звоню в Киев. Каково матери? Звоню. Приезжайте, говорю. Такое горе. Такое горе. А она мне: это вы приезжайте. Здесь хоронить будем. Ну вы представляете? Это не передать словами. Человек прожил в Москве столько лет, тут все: семья, жена, ребенок. А его мать наотрез отказывается приезжать! Хочет хоронить там у них в Украине. И рыдает в трубку, что в земле будет лежать только рядом со своими мальчиками и прямо сейчас сведет счеты с жизнью, если Борю не привезут. Я сама в полуобморочном состоянии. А она трубки бросает. Везите и все, разрешение получено, участок, где покоится Борин папа! Все мои попытки переубедить заканчиваются грохотом. Телефонная трубка летела через комнату и, если бы не стена, поверьте, она бы долетела до Москвы. Такая силища у этой злобы. И что мне делать? Я первым же рейсом срочно в Киев. Прямо с самолета бегу к ней, надеюсь уговорить ее и забрать с собой. А она мне… она мне даже дверь не открыла. Можете такое вообразить?..

Кира молча крутила в руке бокал вина.

– Она всегда меня ненавидела. А Боря ее очень любил. Что мне было делать, когда он там сверху смотрел на меня? Будто я против его матери… – Елизавета вздохнула. – Дома, измученная, не знаю, что делать, рухнула на кровать и уснула. А во сне ко мне Боренька пришел. Молодой, стройный, красивый. Я ему давай жаловаться, спрашивать его, что же мне делать, если такая вот нелегкая сложилась ситуация. А он безразлично так плечами пожимает и говорит: «Знаешь, а мне все равно».

Она дважды показала, как он пожал плечами.

– И знаете, чем все закончилось? – грустно спросила вдова. – Я кремировала Бореньку и отправила ей половину праха.

Елизавета налила еще вина, и следующая лавина воспоминаний о ее покойном муже сошла на внимательно слушающую гостью. Однако скоро внимание Киры рассеялось, ее увлекли обрывочные мысли-образы о предстоящей встрече, и Елизавета, запнувшись на полуслове, пристально взглянула ей в глаза:

– Я наверное надоела вам со своей болтовней? Давайте теперь вы расскажите что-нибудь интересненькое!

– Как вы считаете, – Кира подняла к глазам пустой бокал и посмотрела сквозь стекло, – душа… что это такое?

– Душа?

– Да, может быть, это какой-то сленг? Может быть, это название какой-то части компьютера. Ведь есть же мать, материнская плата. Так и тут. Душа – какая-нибудь незаменимая деталь?

– Не понимаю, Кирочка, о чем вы.

– Я увидела объявление. Продам душу. И вот думаю: может быть, продают деталь компьютера?

– Душа, душа… – Елизавета посмотрела в потолок, пытаясь что-то припомнить. – Может, вернулось из старины, помните, как до революции? Что-то типа прислуги…

– Да нет, вряд ли.

– Да бог с ней, с душой. Лучше я покажу вам фотографии моего мальчика.

Только теперь Кира обратила внимание, что все это время на столе лежал фотоальбом. Елизавета накрыла обложку ладонью.