Милочка Мэгги

Мэри смотрела на него, не отводя взгляда, и ее глаза полнились слезами, стекавшими вниз по обеим щекам. Он накрыл ее руку своей, но тут же убрал ее, потому что ее рука обдала его сухим жаром.

— Ох, Патрик, — хрипло прошептала Мэри. — За все эти годы ты мне никогда не говорил…

— Нет, Мэри, не говорил. Но это так.

Нет, Пэт никогда не говорил ей, что любил ее, и теперь понимал, что действительно ее любил. Он чувствовал, что должен сказать это слово, «люблю». Это было простое слово, и произнести его не составляло труда, но он не мог его сказать. По какой-то непонятной причине ему казалось, что тогда он станет для нее посторонним.

— Это так, Мэри, ты же знаешь. Мне не обязательно об этом говорить. Мы с тобой… мы никогда таких вещей друг другу не говорили, потому что мы не с того начали вместе жить. Но это так. Это так.

— Слишком поздно, — рыдая, прошептала она.

— Даже не думай так говорить, — в голосе Пэта звенела наигранная бодрость. — Ты еще нас всех похоронишь.

Вряд ли ему стоило так говорить, но это была его привычная манера вести разговор. «Если я заговорю по-другому, — думал он, — она поймет, что я знаю, что она умирает».

В палату вошла мать Урсула, старшая над всеми медсестрами — и мирянками, и монахинями. Она положила руку Патрику на плечо и легонько надавила. Он встал, спросив:

— Младенца крестили?

— Да, утром, — ответила мать Урсула. — Сразу, как он родился. Его назвали Деннис Патрик.

— А как же моя жена?

— С ней останется отец Флинн.

Пэт все понял. Он взял шляпу из-под стула и склонился над Мэри. И прислонился прохладной щекой к ее сухой щеке.

— Я тебя люблю, Мэри, — прошептал он.

Выходя, он налетел на ширму. Мать Урсула поставила ее на место.

В палату вошла молоденькая монахиня с тазом воды и полотенцем. Она вымыла Мэри лицо, руки и ноги. Еще одна монахиня принесла столик, покрытый льняной салфеткой, и поставила на него две восковых свечи. Между свечами она положила распятие. За распятием на столе расположились стакан с водой и блюдце с мелкой солью. Следом были добавлены сосуд с елеем и клок ваты. Мать Урсула зажгла свечи.

Отец Флинн зашел за ширму, неся с собой Святые Дары. Три монахини преклонили колени и удалились. Священник опустился на колени у кровати, приблизив ухо к губам Мэри, и она в последний раз исповедалась. Он отпустил ей грехи и соборовал ее. Когда обряд был закончен, она всхрипнула от страха. Он понял ее и тут же взял за руку.

— Дитя мое, друг мой, не бойся. Я буду с тобой. Я буду с тобой до самого конца.

Но Мэри наполнял ужас. Она не хотела умирать! Она не хотела умирать! С тихим стоном она комкала простыню. Заглянувшая за ширму медсестра побежала за доктором Скалани. Он пришел, держа в руке наполненный шприц.

Отец Флинн покачал головой:

— Не нужно.

— Но она же страдает. Это ей поможет.

— Если человек способен страдать, значит, он жив. Пусть живет и страдает столько, сколько ей отпущено.

Доктор мог сказать священнику то же, что ранее сказал медсестре: «Это моя пациентка». Но он знал, что тот бы ответил: «А я — ее священник». В смерти священник брал верх над врачом. Чтобы продемонстрировать свое согласие, Скалани надавил на поршень шприца, выпустив его содержимое на пол.

Мэри больше не могла говорить, и это усиливало ее ужас. Ее лицо превратилось в страшную маску с перекошенным ртом. Отец Флинн что-то тихо сказал ей, но она не отозвалась на его слова. Он стал молиться.

И тут заплакал ребенок. Ужас Мэри смешался с беспокойством. Младенец лежал у нее на сгибе руки, и она попыталась шевельнуть этой рукой, чтобы подтянуть сына поближе. Другой рукой она тщетно дергала за тесемку ворота ночной рубашки. Мэри подняла глаза на священника, и ее лицо скривилось в попытке заговорить с ним.

Отец Флинн понял, что Мэри хотела ему сказать.

— Мне отвернуться?

Ее лицо с выжиданием напряглось.

— Я помогу тебе, дитя мое, и не буду смотреть, не волнуйся.

Закрыв глаза, священник нащупал руку Мэри и согнул ее вокруг младенца. Потом осторожно подтолкнул его к материнской груди. Ее вторую руку он положил поверх ребенка, ладонью ему под затылок. Оголенную грудь прикрыл простыней.

Открыв глаза, отец Флинн увидел, что ужаса на ее лице больше не было, а перекошенный рот расслабился. Она начала обретать покой. Он присел, чтобы остаться с ней до конца, как и обещал. Он ждал и молился.

И вскоре ожидание закончилось. Священник расцепил ее руки и взял из них ребенка.

Отец Флинн шел по больничному коридору с младенцем на руках. Медсестра, спешившая мимо, стуча каблуками, с улыбкой обернулась.

— Палата новорожденных дальше по коридору, святой отец. Первый поворот направо.

— Я знаю.

Глава восемнадцатая

Молли Мориарити не смогла приехать на похороны. Тетя Генриетта была при смерти и нуждалась в сиделке. Силы самой Молли были на исходе, и известие о смерти единственной дочери окончательно ее подкосило. Молли и ее бостонскую родню представлял кузен Робби.