Милосердие палача

– Ослы! Дубины старорежимные! Будь это поезд Реввоенсовета, они бы мне за пять минут очистили пути. Товарищ Троцкий никаких заминок не прощал. Главный калибр навести на домишко начальника станции, где там у него домочадцы попрятались. И – все. И – без разговора. Потому – Лев Революции… Не, мы таких дел не прощали!

– Чего ж тебя с такого хорошего поезда сняли? – съехидничал Михаленко. – Чего в наши теплушки заслали, родимый?

– На укрепление! – все еще грохотал Бушкин. – Для революционного примеру, чтоб вы тут не засосались в этом… в буржуазном болоте. Именно в точку!

Стали ждать, когда наконец перед их паровозом поднимется крыло семафора. Чтобы скоротать время, Гольдман расстелил на столе карту и долго, вздыхая, рассматривал ее. Потом жестом пригласил Старцева присоединиться к нему.

– Как вы думаете, профессор, что ищет Врангель в Северной Таврии, кроме, конечно, политических целей?

– Думаю… – Старцев, как не выучивший домашнее задание ученик, почесал затылок. – Думаю…

– По-моему, он сейчас думает о хлебе. У него в Крыму появилось слишком много едоков. А в Северной Таврии хлеба избыток, – объяснил Гольдман, вытирая влажные вывороченные губы. – Даже если барон уберется обратно, в Крым, то его набег даст ему и пищу, и кой-какой товар для продажи.

– Уголь, металл? – спросил Иван Платонович.

– Ну это еще вопрос, прорвется ли он в Донбасс и в Кривой Рог или нет. Скорее, что нет.

Помолчали. Сцепив замком на груди руки, Гольдман задумчиво вращал большие пальцы.

– Я вот думаю… – после длинной паузы заговорил он вновь. – Я вот все думаю. Ну если сам барон до этого не додумается, то должен же при нем состоять в советниках хоть какой-нибудь самый паршивенький местечковый еврей, чтобы подсказать. Вы спросите что? Это вовсе не военная тайна, раз мы до этого уже своим умом додумались. Не без моей подсказки, конечно. Я имею в виду золото, драгоценности. Если бы он начал реквизировать, то получил бы в три-четыре, может быть, в десять раз больше оружия, чем он получает сейчас, когда торгует одними старыми судами, сдавая их в металлолом… Нет-нет, мы должны спешить, пока до этого не додумался Врангель. Республике нужны средства, для того и создан Гохран.

– Спешить? – Из всей длинной речи Гольдмана Бушкин выделил только одно это слово. – Я ему сказал, что мы его расстреляем. Ну этого… начальника станции. А он сказал: «Стреляйте, если вы без этого не можете. Но ваш поезд все равно пока не сдвинется с места»…

– Он правильно сказал. Он понял, что имеет дело с интеллигентными людьми, которые не станут зря расходовать патроны. – Гольдман свернул карту, спрятал ее в шкафчик и обернулся к Бушкину: – Пойдемте! Попробуем зайти с другого конца.

Они перешли в соседний вагон, где в бочках стоял керосин – пламя и свет революции. Шлангом отсосали из наливного отверстия десятилитровый бидончик.

– Ценность, я вам скажу, – заметил Гольдман, подхватив бидон. – Примерно два пуда пшеницы. Пойдем, Бушкин!

Они спустились на насыпь и тронулись вдоль путей к станционным постройкам. Вернулись, улыбаясь.

– Вот! Сэкономили семь патронов, – удовлетворенно сказал Гольдман.

Вскоре «овечка» визгливо просигналила, выпустила клуб пара себе под колеса, и вагоны тронулись. Прошли верст двадцать, и за станцией Борки, на разъезде у знаменитого Спасовского скита, поставленного на месте крушения царского поезда в восемьдесят восьмом году, их состав снова перешел на отстойный путь.

Дежурный по разъезду ссылался то на Борки, то на Дудково, что не в силах дать им зеленую отмашку. Не помог даже керосин. Мимо них проходили тяжело груженные составы, заставляя сотрясаться землю.

Огромный, лепной, весь изукрашенный храм Христа Спасителя с византийским куполом и древнерусской колокольней заслонил им солнце. Именно здесь, в этом отстойнике, раньше останавливались вагоны с паломниками, желающими посетить место чудесного спасения императора и приложиться к иконам.

– Дались им эти церковья, – бесился Бушкин. – Понастроили! Там родился, там молился, там убился. Еще бы поперек пути поставили. Вот отвоююсь – приду ломать. – Потом вдруг приободрился: – А чего без дела сидим? Может, тут, в храме, еще чего ценного осталось?

– Успокойтесь, Бушкин, – сказал Старцев. – Его грабили уже много раз… А ценного действительно было много. Пожертвованные царской семьей драгоценные оклады, дарохранительницы, золотые ковши с блюдцами…

– Ну и где ж они?

– Скорее всего у Махно… Впрочем, все грабили…

– Проворонили добро! – возмутился Бушкин.

К вечеру опять тронулись. Доехали до Лозовой и застряли на всю ночь. Здесь уже чувствовалась близость фронта. Отсюда прямая дорога вела в Северную Таврию, где гремели бои. Впрочем, и под самой Лозовой тоже то и дело вспыхивали перестрелки, особенно по ночам. Грабеж всюду шел такой, что и в самые смутные времена не снилось.