Милый друг Ариэль

Уж не знаю, чего ждал от меня Пиво, но мой ответ вызвал у него хохот. Он призвал Мондрагона в свидетели: Франция Летиции Касты не собирается рассыпаться в любезностях перед Францией Леклерка[112]. Чтобы снизить напряжение, он спросил, неужели я не восхищаюсь рыцарским духом, исходящим от полковника. На это я снова ответила прямо, как на духу:

— Думаю, общество сильно переоценивает достоинства, приписываемые военным. Я, например, глубоко убеждена, что, давая у себя в агентстве работу шести моделям, могу считаться такой же патриоткой, как если бы послала своего сына рыскать по алжирским касбам. Трубить во все трубы, прославляя мертвых, — это не мое дело. По-моему, любить Францию только за то, что она когда-то одерживала победы, — все равно что заниматься любовью со столетней старушенцией лишь потому, что она некогда была молодой. Это очень странно.

Пиф-паф! Полковник не зря проводил свою жизнь под пляжными тентами Косты-дель-Соль, среди гомиков и нимфоманок, — это наделило его некоторой толикой остроумия. Ничуть не смутившись, он тут же, как опытный игрок, нанес мне ответный удар:

— Когда я слышу рассуждения мадемуазель о павших солдатах Республики, я дрожу за наших министров.

По моему мнению, следует опасаться не только того, что слышишь, но и того, что ускользает от вашего слуха, однако я сидела здесь не для того, чтобы философствовать, и ограничилась улыбкой, полунасмешливой, полуугрожающей. Этой паузы было вполне достаточно: Пиво решил уйти от темы и занялся моей персоной:

— Я полагаю, нет нужды представлять публике Ариэль де Кергантелек. Все наши СМИ много говорили о ней в течение прошлого года, когда она находилась в заключении в тюрьме Флери-Мерожи. Писали, что она была любовницей Александра Дармона; обвиняли в том, что она оказывала на него вредное влияние. Не входя в подробности ведущегося следствия, я попросил бы вас объяснить нам, хотя бы вкратце, отчего вы сегодня публикуете об этом книгу, тогда как ни разу не согласились дать интервью?

Опля! Пиво обращался ко мне как к автору — только этого еще не хватало. Откуда мне знать о движущих мотивах писателей?! Вдобавок я ненавижу позеров, которые представляют свои опусы как долго вынашиваемый шедевр. И я еще не сошла с ума, чтобы признаться, что затеяла все это ради денег, поскольку они мне требовались для уплаты залога. Ни в коем случае нельзя было бить на жалость. В полной растерянности я направила разговор в привычную для себя колею — иными словами, в саркастическую:

— Пресса все рассказывает, все показывает, но именно поэтому ничего не объясняет. Моя книга не описывает внешнюю сторону процесса «Пуату», она отражает его суть, то, чего не видно невооруженным глазом. А еще это портрет тех людей, о которых газеты обычно не пишут. Я имею в виду в первую очередь моего отца. Он был замечательным человеком, и его убила людская низость. Мне хотелось показать, как бесчестные негодяи попирают моральные ценности, которые некоторые из нас все еще уважают. Среди них я, разумеется, числю и себя. Этой книгой я прошу прощения у моего отца.

Пиво не ожидал такой дерзости от записной лицемерки. Он-то собирался включить в свое меню полеты в бизнес-классе, дворцы, восхождения на скалу Солютре и купание в «Royal-Vendôme». Но тут ему пришлось смириться и слушать. Хотя и не слишком долго. Я не стала задерживаться на пассаже о пребывании на острове Монахов. Меня всегда тошнит от буколических сцен, и я не хотела злоупотреблять вниманием аудитории. Поэтому я быстренько перешла от моего прекрасного родимого пейзажа к клоаке, то есть к закулисной стороне Пятой республики — единственной теме, обсуждения которой с нетерпением предвкушал Пиво. Осторожный и проницательный, он для начала отставил Дармона, чтобы сконцентрироваться на самом романтическом персонаже моих похождений — Гарри Сендстере, вызывавшем у него страстный интерес:

— Вот вы пишете: «Его добродетели терялись в его интересах, как реки, впадающие в море». Это меня очень заинтриговало, ведь сейчас именно Сендстера называют самым великим коррупционером, совратившим чуть ли не всю парижскую элиту. Так почему же вы говорите о его добродетелях?

Что делать? Сыграть бедную, невинную, обманутую овечку? Или признаться, что никто не соблазнял меня больше, чем старина Гарри? На телеэкране убедительнее всего выглядит откровенность. Я и сказала правду, нарисовав портрет человека циничного, своеобразного, могущественного и опасного. Пиво спросил, почему же я в таком случае не влюбилась в него, предпочтя Александра. Я и сама давно уже задавала себе этот вопрос. Мой ответ прозвучал спонтанно:

— Я думала об этом, но поняла, что любить Гарри невозможно: у него самая эрогенная зона — его «Я». И я слабо представляла себе, как буду ночи напролет ласкать и тешить его самолюбие.