Милый друг Натаниэл П.

Нейт еще спал, когда Элайза, очаровательная и ухоженная, проплывала мимо охранников в вестибюле небоскреба, расположенного в центре Манхэттена, поднималась в свой офис в скоростном лифте и садилась за стол, над которым красовалась табличка с ее именем. Там она отвечала на звонки и успокаивала нервных авторов, уверяя, что ее босс вот-вот им перезвонит. Сопровождала Важных Лиц в большой угловой офис. Сидела на редакционных совещаниях и даже, когда к ней обращались, выступала со своими предложениями относительно содержания очередного номера. Но по большей части она занималась административной работой. Тем не менее это было началом карьеры. Элайза делала все, чтобы не опуститься, не стать маргиналом, как Нейт, сидевший дома в трусах, валявшийся на сальных от пота простынях, ломавший голову над такими вопросами, как, например, стоит ли ему обратиться за налоговыми льготами, предоставляемыми получателям заработной платы и жалованья, или это будет неправильно, потому что такие льготы предназначены для людей по-настоящему бедных и уж никак не для выпускников Гарварда, уклоняющихся от постоянной работы ради того, чтобы потворствовать личным интеллектуальным амбициям…

Встречая Элайзу в конце рабочего дня, Нейт чувствовал себя так, словно вырвался из подземного мира морлоков[58]

. С ней и к нему в ресторанах относились иначе. Мужчины окидывали его оценивающими взглядами. Официанты и метрдотели переходили на почтительный тон. Даже в кругу друзей и знакомых его акции пошли вверх.

С учетом всего тот факт, что Элайза не была уж очень хорошей подружкой, значения не имел. Его желания, если они не совпадали с ее, она воспринимала как прихоти извращенца и стойко игнорировала. Здоровым исключением считался только дорогой ресторан – его страсть к барбекю она называла «омерзительной». «Может, лучше в какую-нибудь местную забегаловку?» «Об этом не может быть и речи!» После того или иного светского мероприятия Элайза с удовольствием представляла ему список своих критических замечаний, полагая, по-видимому, что все его промахи так или иначе отражаются в первую очередь, на ней. Когда на одном приеме Нейт позволил себе не слишком удачную шутку, Элайза устроила ему настоящую головомойку за то, что он поставил ее в неудобное положение. Упреки посыпались сразу же, как только они свернули за угол, едва отойдя от облицованного коричневым песчаником особняка, в котором провели вечер. «Почему ты решил, что это будет смешно?» Пришлось признаться, что он и сам не знал толком – почему; в ответ на реплику одного из гостей насчет того, что мы живем в эру тревоги, заметил, что всегда думал, будто мы живем в эру Водолея. Что шутка не удалась, он понял сразу, едва слова слетели с языка. Элайзу объяснение не устроило. Она придерживалась того мнения, что он обязан ей и потому должен стать кем-то, кого она могла бы уважать. А это предусматривало и воздержание от скверных шуточек. Предполагалось также, что Нейт должен быть нежным, но не чересчур, делать комплименты, не слишком при этом усердствуя, демонстрировать, не перегибая палку, сообразительность и ум…

Когда ее обходили или обманывали, когда о ней отзывались не лучшим образом, Элайза выходила из себя от бешенства. Судя по всему, во всем Нью-Йорке только она одна отличалась хорошими манерами, остальные вели себя по-свински, особенно по отношению к ней, хотя уж кто-кто, а она такого хамства определенно не заслуживала, потому что – и это было новостью для Нейта – «ни к кому не питала недобрых чувств». Элайза негодовала, когда Нейт отказывался всецело разделить возмущение по адресу того или иного коллеги, отпустившего за ланчем комментарий, вполне невинный – на взгляд Нейта и непростительно колкий – по ее мнению. Предположить, что она просто неверно истолковала реплику или, что еще хуже, реагирует на пустяк излишне эмоционально, было равносильно оскорблению!