Милый Эп [Книжное изд.]

— Если мы, конечно, достойны их доверия, — уточнила Анна Михайловна.

— Ну, раз так, то молчу, — сказал недовольно Печкин и сел с таким видом, как будто самой правде-матке сунули в рот кляп, и она теперь беспомощна. — А все ж таки народец трусоват! — добавил он глубокомысленно и важно.

Во мне что-то повернулось и жаром ударило в голову, как тогда, когда я папкой Мишке Зефу, и, чувствуя, что недопустимо оставлять Печкина победителем, я выкрикнул:

— Анна Михайловна, можно мне?

— Что, Эпов?

— Я хочу довериться товарищу Печкину!

Завуч переглянулась с Ниной Юрьевной, но я уже вышагнул позади Мишки из-за стола и повернулся к Печкину лицом.

— Вы хотели узнать, кто бросает школу. Так вот я!

Печкин ворохнулся, точно собираясь снова встать, но усидел и несколько растерянно переспросил:

— Бросаешь, значит?

— Бросаю.

— Насмелился, значит, признаться? Это хорошо! А ты знаешь постановление?

— Какое?

— Министров, об обязательном среднем образовании?

— Нам читали.

— Ага. И как же ты?

— А что я? Это постановление для нормальных. Если вы нормальный, то пожалуйста, обязательно образовывайтесь. А вот я, Аскольд Эпов, ненормальный! Не лезет в меня наука, хоть лопни! Я разгильдяй, как правильно выразился уважаемый товарищ Зеф! И вдобавок я дурак, понимаете? Оболтус! — вдохновенно жестикулируя, восклицал я, бочком, шаг за шагом продвигаясь к учительскому столу, словно, не надеясь на свои силы, инстинктивно искал там поддержку. — Вот вы очень умный, товарищ Печкин, а я круглый дурак! — И руками я изобразил сферу. — За меня зацепиться негде, до чего я круглый!

Печкин смутился.

— Это ты, парень, брось! — опешенно сказал он. — Дураков сейчас нет. Не то время.

— Есть! Как есть болезни и смерть, так есть и дураки. И если вам нужен пример дурака, то вот он, — и я простодушно указал на Ваню Печкина, — ваш сын!

Случилась немая гоголевская сцена, лишь покороче. Народ мигом ожил и заходил ходуном от возмущения. Я видел только одни блестящие гневом глаза. Забор схватил меня за руку, за другую поймала Нина Юрьевна, и оба что-то начали выговаривать мне и куда-то тянуть. Печкин-старший взвился, чуть не столкнув со стула свою жену, и проверещал:

— Нахал!.. Вон его!

Но я, никому и ничему не внемля, ослепленный своим обличительным порывом, и со стиснутыми руками, как революционер на митинге, продолжал речь!

— Вы гордитесь им, а знаете ли, что он самый тупой, самый затурканный и одинокий в классе? И то, что он плюнул на ваш наказ и не поставил подписи под анкетой, это первая его жертва классу. И молодец! Значит, еще непропащий! А вы его за это будете сегодня ремнем пороть! Вот и все ваше понимание! Вам лишь бы стул был хорош да стол!.. Вам вообще можно подменить детей, и вы не заметите!

Печкин кричал:

— Хулиган! Шпана! Кто его отец?

И тут запоздало вошли мать с отцом. Меня сразу отпустили, и я обрадованно бросил:

— Вот мой отец и моя мать! Кто там спрашивал? Говорите с ними, а я кончил!

И без памяти вылетел из гудящего кабинета.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

«Сплотились, называется!.. Узнали друг друга! Черта лысого!.. Космос! Бездна! Тупость!» — мелькало у меня в голове, когда я сбегал по лестнице.

Тетя Поля была на месте. Она, что-то посасывая, пила чай из большой зеленой кружки. Я досадно поморщился, что и тут сейчас придется говорить, объяснять, втолковывать и уже собрался было в одном пиджаке выскочить наружу, но она узнала меня и молча распахнула раздевалку. И чуть погодя, когда я растворился среди стоек, донесся швыркающий голос:

— Опять что-нибудь?

— Да-а, — скривился я.

— Вот неймется людям!.. Сделай меня бог снова девчонкой да посади за парту, я бы не знаю какой была! Шелковой! По струнке бы ходила, получала один пятерки и молилась бы на всех! А вы?… И что ж ты натворил?

— Обозвал.

— Опять? Да ты что, сбесился, что ли? — поразилась тетя Поля. — И опять учителя?

— Нет, пацана.

— Ну, это нестрашно! И как же ты его?

— Дураком.

— Нестрашно! — повторила она. — Мало ли вы друг дружку на бегу обзываете! Это учителя нельзя! А друг дружку можете крестить как душеньке угодно!

— Я его не на бегу.