Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

2. Скамейка из дерна{12}

. Отношения с родителями начинают претерпевать печальную, теневую метаморфозу. Впав в экономическое бессилие, родители перестали нас пугать. Когда-то мы восставали против той твердости, с которой они настаивали на принципе реальности, против их трезвой рассудительности, которая в любой момент могла обернуться гневом по отношению к тем, кто не отрекается от своих убеждений. Однако ныне мы оказываемся перед лицом якобы молодого поколения, которое в любом из своих побуждений предстает невыносимо взрослее, чем когда-либо были родители; это поколение отреклось еще до того, как вообще возник конфликт, и именно этим питает свою власть, озлобленно-авторитарную и незыблемую. Возможно, во все времена поколение родителей представало безобидным и лишенным власти, лишь когда ослабевали его физические силы, в то время как собственное поколение уже ощущало угрозу со стороны молодежи: в антагонистическом обществе даже отношения между поколениями являются отношениями конкуренции, за которыми стоит неприкрытое насилие. Ныне же эти отношения начинают регрессировать к тому состоянию, в котором им хоть и не известен эдипов комплекс, но знакомо отцеубийство. К символически значимым преступлениям нацистов относится убийство глубоких стариков. В подобной атмосфере устанавливается запоздалое и осознанное взаимопонимание с родителями, какое бывает между осужденными людьми, нарушаемое только страхом, что мы, сами утратив силу, окажемся не в состоянии заботиться о них так же хорошо, как они заботились о нас, пока еще чем-то владели. Насилие, которое применяют к ним, заставляет забыть о том насилии, которое они применяли сами. Даже их рациональные рассуждения, та самая прежде ненавидимая нами ложь, коей они пытались выдать свой партикулярный интерес

{13}

за интерес всеобщий, обнаруживают предчувствие истины и жажду разрешения конфликта, наличие которого позитивно настроенные потомки радостно отрицают. Даже до напыщенного, непоследовательного и не доверяющего самому себе духа старшего поколения достучаться легче, чем до находчивой глупости молодого. Даже невротические странности и возрастные деформации пожилых отражают их характер, то, что в человеке состоялось, в отличие от патологического здоровья и возведенного в норму инфантилизма. С ужасом следует признать, что зачастую еще и раньше, споря с родителями, поскольку они представляли мир, мы в глубине души были рупором мира худшего в его противостоянии миру просто плохому. Не связанные с политикой попытки вырваться за пределы буржуазной семьи приводят к тому, что мы еще сильнее запутываемся в ней, и порой всё выглядит так, будто семья, та самая злополучная ячейка общества, одновременно является питающей зародышевой клеткой{14} бескомпромиссной воли к другому обществу. В то время как система продолжает существовать, вместе с семьей исчез не только наиболее действенный агент буржуазии, но исчезло и сопротивление, которое пусть и подавляло индивида, всё же делало его сильнее, а то и вообще порождало. Конец семьи парализует силы противодействия. Надвигающийся коллективистский порядок есть издевка над порядком бесклассовым: в лице буржуа он одновременно уничтожает утопию, которая некогда питалась материнской любовью.