Минувшее

Когда я читала эти строки, при слове раины у меня почему-то замирало сердце. Потому и от имени Раима всегда веяло нежностью и светом детских радостей. Ведь в далеком детстве у меня была подружка-соседка — босоногая, загорелая Раима. С мелко заплетенными в косички вьющимися волосами, в расшитой тюбетейке, живая, как огонек, она всех пленяла. С нею мы лазали на старую шелковицу и лакомились сладкими плодами белого тута.

И вот здесь прозвучало милое, но печальное имя — Раима, печальное потому, что когда я еще ходила в школу, мою двенадцатилетнюю подружку выдали замуж за пятидесятилетнего лавочника. Она была второй женой и несла обязанности прислуги, ухаживая за мужем и старшей женой. Моя подружка угасла, не прожив замужем и трех лет. Прошлое словно вырвало меня из шумной комнаты и бросило в далекое детство. Этот трагический эпизод запечатлелся на всю жизнь. Взглянув в сторону заговорившей Раимы, я облегченно вздохнула. Да, что-то общее было у этой цветущей женщины и моей Раимы. Так же сияли правдивые черные глаза, такие же завитки черных волос обрамляли круглое румяное приветливое лицо.

— Вас не утомила наша беседа? — улыбнулась она мне.

— О, нет! Все это мне знакомо с раннего детства. Но, я помню, все женские гапы — беседы — сопровождались пением и танцами.

— Все будет, как в старину: о которой нам рассказывали наши бабушки. Мы любим веселиться…

— А бабушки очень против нового? — спросила я, вспоминая былых затворниц.

— Что вы! За редким исключением это лучшие агитаторы за новое — разумное новое. А вот моду не признают, критикуют.

— Мода — это инфекция и стадность. Только бездумные, легкомысленные люди слепо идут за модой. Вот вы, врач, были студенткой, а одеты в симпатичное узбекское платье и не показываете оголенных коленок. И прическа скромная, не всклоченная, как у пещерного человека. Значит, правильно критикуют бабушки?

— Разумеется. В старину не все было плохо. Скромность, собственное достоинство, уважение к старшим — разве это плохие черты прежней молодежи?

Так состоялось мое знакомство с молодым врачом, депутатом горсовета и будущим ученым, готовившим уже диссертацию. А в один из пасмурных осенних дней в минуту сердечной, дружеской беседы Раима рассказала мне историю своей матери и поведала о своих детских переживаниях.

Все это легло в основу моего рассказа.

Весенний день сверкал яркими красками хан-атласа. Огромная урючина разметала свои могучие, буйно цветущие ветви над небольшим чистеньким двориком. В глубине двора протянулся белый домик с длинной террасой-айваном, застланным кошмами и коврами. На них красовались парадные скатерти, заставленные подносами с разнообразными сластями.

В углу двора — тандыр с хлопочущими вокруг женщинами. Они спешат выпечь побольше белых лепешек. А в домике, в небольшой комнате, в углу за шелковой занавеской, сидит нарядная красавица — невеста Нарджан. Сердце ее то сладко замирает, то бешено колотится, точно пойманная птичка. Мысли кружат весенними ветрами и несутся в необъятные просторы радости.

Наконец-то счастье заглянуло в жизнь Нарджан! Она невеста самого красивого, самого смелого, самого сильного человека во всем селении. Всего год прошел после смерти первого мужа, а как далеко в прошлое отодвинулось ее несчастливое замужество. Замуж ее выдали на пятнадцатом году, когда хотелось играть, лазить на урючину и тутовник за ягодами, бегать вперегонки с лохматым, неуклюжим щенком. А пришлось, по воле родителей, закрыть лицо черной сеткой чачвана, сидеть дома, вести хозяйство и угождать старому мужу, вечно читающему ей нравоучения. Он не обижал жену, но жизнь с ним была однообразной, тусклой и скучной. Семь лет Нарджан тосковала в четырех стенах этого дворика. Семь лет томилась жаждой свободы. Семь лет мечтала о любимом, о молодом.

Наконец пришло это желанное! Простудился и умер старый муж. Она стала свободной. Не успела земля обсохнуть на могиле умершего, а соседки начали беспокоиться о ее судьбе.

Через щелку в калитке они показали Нарджан проходившего мимо известного борца-любителя. Он был похож на русского. Высокий, сероглазый с рыжеватой бородкой, он был красив. Кому какое дело, что Рахман не имел профессии, что жил весело, на правах артиста. Где был свадебный той, шум и веселье, там не обходилось без Рахмана. Он потешал людей остротами и восхищал ловкими приемами в борьбе-кураше. А без кураша не обходился ни один праздник.

Когда Рахман выходил победителем в кураше, на его разостланный поясной платок сыпались деньги разгоряченных борьбой болельщиков. А побеждал он почти всегда. Легко нажитые деньги так же легко уходили на игру в кости, на кутежи с друзьями, но Рахман никогда не унывал.

— Деньги уйдут — друзья останутся, — говаривал он, забывая, что друзья по бесплатной выпивке — всегда лишь до черного дня.

— Женится — остепенится, — уговаривали соседки Нарджан, — зато жить будешь богато, весело, под защитой такого богатыря.

И вот счастливый день настал — день свадьбы с милым сердцу. Радостью трепещет каждая жилка. Радость не затухает в сердце.