Мины ждут своего часа

Я просто оторопел, увидев в кабинете Г. Л. Туманяна молодую, высокую, красивую девушку.

— Знакомьтесь, товарищ Старинов. Ваша переводчица. Тоже из добровольцев, — сказал он торжественно.

Девушка тряхнула коротко остриженными русыми волосами и протянула мне прохладную ладошку.

— Анна Обручева, — сказала она глубоким контральто, сделав, как все северяне, особое ударение на «о».

Я в замешательстве поглядел на Туманяна и неуверенно улыбнулся Обручевой, избегая взгляда ее больших голубых глаз.

Вечером того же дня мы с Анной Обручевой стояли на перроне Белорусского вокзала возле готового к отправке поезда Москва — Столбцы.

Провожавшие нас товарищи держались как чуткие, заботливые родственники. Одно было неприятно: нас слишком энергично уговаривали не беспокоиться об остающихся семьях, намекали, что в случае чего наших близких не забудут… Меня эти заверения ничуть не трогали — я был холостяком. Но Анна Обручева оставляла в Москве восьмилетнюю дочурку!.. И все же держалась моя попутчица молодцом.

Мягкие диваны, зеркала, полированное красное дерево, надраенные до солнечного блеска ручки дверей, мягкий свет настольной лампы — все в купе международного вагона свидетельствовало о комфорте и призывало к покою.

Но покоя я не испытывал.

Нам с Обручевой предстояло через день пересечь Польшу, а это сулило мне мало приятного.

В польской разведке могли знать о некоем Старинове, занимавшемся в приграничной полосе подготовкой к ведению партизанской борьбы. Может быть, у пилсудчиков имелись в секретных досье и некоторые фотографии?

Правда, небольшие усики несколько изменяли мой облик, и я старательно сутулился, скрывая военную выправку. Но кто знает, выручит ли эта маскировка?

Мое настроение совсем испортилось, когда поезд пересек границу и в вагоне появились польские жандармы, а польские таможенники тщательнейшим образом стали проверять багаж.

Я пережил довольно неприятные минуты, пока жандарм рассматривал мой паспорт, но продолжал сидеть со скучающим видом.

— Прошу! — сказал наконец жандарм, прищелкнув каблуками.

У Анны Обручевой никаких волнений на этот счет не было: она ехала под своим настоящим именем.

Единственной недозволенной вещью в нашем багаже оказались советские газеты и журналы. Таможенники их конфисковали. Что ж? Со своей точки зрения они поступали мудро. Но я не сомневался, что хоть один из них, да заглянет в наши советские издания, потом перескажет прочитанное жене или приятелю, и какая-то частица правды просочится через кордон. Чиновничье любопытство наверняка пересилит даже священный трепет перед начальством!

В Столбцах мы сделали пересадку на Варшаву, откуда должны были ехать в Вену.

До отхода венского экспресса у нас оказалось несколько свободных часов. Можно было прогуляться по польской столице.

Варшава оставалась сама собой — оживленной, чистой, приветливой. Под знаменитыми варшавскими мостами медленно несла свои темные воды Висла. На центральных улицах сияли витрины фешенебельных магазинов, ресторанов, кофеен, кино. И хотя город казался привлекательным, в его красоте, заляпанной затейливыми вывесками, было что-то от красоты увядающей женщины, которая судорожно пытается удержать поклонников.

В венском экспрессе я просмотрел вечерние газеты. Кричащие крупные заголовки сообщали об успехах Франко. Фотографии изображали кварталы Мадрида, занятые фалангистами. Судя по фотографиям, в столице Испании уже развевались знамена каудильо, а население радостно встречало солдат и офицеров из фашистских банд…

Мне и раньше приходилось по долгу службы читать польские газеты. Цену их «объективной» информации я хорошо знал. Продажным писакам ничего не стоило сообщить нынче крупнейшими буквами то, что будет ими же петитом опровергнуто завтра. Но те небылицы об Испании, которыми они попотчевали меня в тот раз, оказались просто несносными.

— Подождем до Чехословакии, — сказал я моей спутнице. — Может быть, в пражских газетах есть хоть что-нибудь толковое…

Мои надежды в какой-то мере оправдались. Чехи писали об испанских событиях довольно сдержанно. Здесь даже прожженные буржуазные журналисты не пытались предрешать падение республики. Более того, из пражских газет я узнал, что войска Франко уже остановлены под Мадридом…

Незаметно добрались до австрийской столицы. Вена была тогда, вероятно, самым чистеньким городом в Европе: улицы здесь мыли чуть ли не с мылом. Но наступающая зима делала свое дело. С деревьев знаменитых и действительно очень красивых венских парков почти облетели листья. Дунай уже не казался голубым; он был хмур и мутен…

Покинув Австрию и миновав Швейцарию, мы оказались во Франции. С нетерпением ждали встречи с Парижем, где творили Бальзак и Золя, где в землю навеки впиталась кровь коммунаров!

Увы! Я горько разочаровался!

Передо мной был суетливый город, подавлявший свежего человека непрерывным мельканием автомобилей и оглушительной рекламой, обилием иностранцев и монахинь. Белоснежные чепцы и темные сутаны божьих невест исчезали с парижских улиц только к вечеру, уступая место проституткам…