Мёртвая вода. Часть 1

При перечисленных условиях после 1917 г. бронштейнианцами в жизнь начала воплощаться теория перманентной революции; большевики-ленинцы исправляли вред этой политики, реагируя на свершившиеся обстоятельства с определенным запаздыванием в силу своего концептуального безвластия. Социальные преобразования по схеме Л.Д.Бронштейна продолжались до завершения коллективизации и начала индустриализации. Поскольку все это происходило в условиях действия «закона об антисемитизме 1918 г.» при подавляющем преобладании на руководящих должностях в высших эшелонах государственного управления и органов ВЧК-ГПУ-НКВД евреев и находящихся с ними в родстве подкаблучников (таких как Н.Ежов), то остается только сделать вывод, что в 1917 г. структурное управление в России было захвачено через его системную периферию надиудейским предиктором, и в стране у власти открыто стоял нацизм — еврейский. Единственное оправдание большинству евреев и гоев, принявших участие в этом государственном погроме после 1917 г., в том, что они этого не понимали и искренне стремились к построению общества социальной справедливости. Но было и целенаправленное вредительство народам СССР. Сионо-нацизм не мог не вызвать ответной целенаправленной и беспощадной реакции, получившей огульное название “репрессии сталинизма”, в которых сокрылись преступления сионо-нацизма, вызвавшие репрессии.

И. В. Сталин — единственный из “вождей” партии, о котором можно сказать, что его образование позволяло ему развернуть собственную концептуальную деятельность. Учеба в семинарии гарантировала знание содержания Библии. Марксизм он осваивал в молодые годы, по всей видимости, переводя для себя с русского на родной грузинский. Это неизбежно вело к тому, что марксизм он воспринимал не формально-лексически, а содержательно и глубоко, поскольку перевод — это синонимические преобразования на уровне сознания лексических форм одного языка в лексические формы другого, при посредничестве образного мышления. Учеба по иноязычным книгам в этом смысле полезнее и надежнее: осваивается язык и лучше осваивается содержание предмета. При всех недостатках философии марксизма — это МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ по содержанию философия[63]

, а не формально-догматическая, цитатная, какой её сделали за послереволюционные годы примазавшиеся не к марксистскому, а к большевистскому движению. То есть Сталин имел все необходимое, чтобы понять, что такое Библия, и что марксизм — светское выражение той же библейской доктрины, предназначенное для эпохи веры толпы в науку. Поэтому в 1917 г. он знал, что евреи не нация, но промолчал о том, кто они; а анализируя национальный состав Лондонского съезда партии, позволил себе в посвященной ему статье привести шутку одного из делегатов: «Поскольку большинство меньшевиков — евреи, то не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром.»[64]

Как политическая фигура союзного и мирового масштаба Сталин был создан масонством, о чем он сам в прозрачных иносказаниях пишет в 8 томе сочинений в письме к рабочим тифлисских железнодорожных мастерских (ложа — мастерская; ученики, подмастерья, мастера — степени посвящения и т.п.). Культ его личности лепился по всему Евро-Американскому конгломерату, а не только в СССР, и стоил не только копеечку, но и не один доллар и фунт стерлингов.

И. В. Сталин занимался концептуальной деятельностью: т.е. там, где он понимал больше, чем глобальный надиудейский предиктор, — там он вписывал его политику в свою; там, где глобальный предиктор понимал больше, то он использовал И. В. Сталина в качестве орудия, управляя им в обход контроля его сознания. В результате при Сталине в России было концептуальное двоевластие выражавшееся в концептуально неопределённом управлении на основе толкования официальной марксистской идеологии, общей в те годы обеим концепциям.

Революции 1917 г. устранили государственно узаконенную толпо-“элитарность”,  но  сохранилась традиционная толпо-“элитарность” общественных отношений, прежде всего в сфере формирования идеологии (первые три приоритета обобщенного оружия), обусловленная инерционностью психологии. В таких условиях, при угрожающем росте военно-экономического потенциала  Германии, требование повышения быстродействия системы управления в СССР могло быть реализовано только как устранение потерь времени на выработку решения в партийных и государственных говорильнях. В итоге “демократические” структуры стали безвластными, но не бесполезными органами. Они стали школами, из которых черпались необходимые кадры управленцев для директивно-адресной диктаторской полновластной системы управления, которая доказала свою эффективность и в предвоенные годы, и в войну, и в годы восстановления народного хозяйства.