Мир-Али Кашкай

Врачам недолго пришлось трудиться, чтобы поставить диагноз — инфаркт. Чуть позже, после консилиума, последовало уточнение — обширный инфаркт миокарда. Впрочем, пациент в реанимационной пробыл недолго. Его состояние быстро улучшалось, а когда оно перестало внушать врачам опасение, ему даже разрешили заняться картой, мысль о которой ни на минуту не покидала академика. Просмотр ранее подготовленных разделов очень скоро сменился приглашением машинистки, которой неоправившийся еще окончательно от болезни академик надиктовывал теоретическую часть объемного картографического труда. Вслед за этим появились в палате сотрудники из лаборатории, с которыми он обсуждал проводимые исследования, консультировался о главном — геохимической карте Азербайджана. Рядом с ним все время находился сын Чингиз, к тому времени уже доктор наук, которому академик поведал свои соображения, связанные с картой.

Он словно бы чувствовал, что болезнь может прервать его работу, которую он считал венцом своей научной мысли, и стремился как можно быстрее завершить ее. На всякий случай он посвящал в особенности рукописи Чингиза, все время приговаривая: «Это — компас для потомков. Доведем работу до конца — будущие геологи, производственники не раз добрым словом помянут. Если я этого не сделаю, кто знает, кто еще возьмется за этот непростой труд?»

Палата как-то незаметно превратилась в рабочий кабинет, заполненный чертежами, диаграммами, стопками отпечатанного текста. Днем — диктовка, вечером — обсуждение готовых разделов, ночью — допоздна работа с рукописью. Это было слишком много даже для здорового человека. Однако всех убаюкали необычная энергичность, творческий подъем, юношеский блеск в глазах 70-летнего ученого, который нетерпеливо дожидался раннего утра, чтобы по старой привычке сесть за рукопись. Здесь, в больничных условиях, и отметил он по-семейному свой семидесятилетний юбилей. Впрочем, в республике готовились к этому, как к знаменательному событию, предполагалось провести торжественное мероприятие после выздоровления академика. В один из дней позвонили из приемной первого секретаря ЦК: «С вами будет говорить Гейдар Алиевич!»

Г. Алиев говорил недолго, но тепло, с подчеркнутым уважением. Поздравив с юбилеем, он сообщил, что указом Президиума Верховного Совета СССР Мир-Али Кашкай награжден орденом Октябрьской Революции. То был его первый и последний разговор с руководителем республики. Звонок был знаком особого внимания, своего рода морально-политической поддержкой тяжело больного ученого.

Алиев умел строить отношения с интеллигенцией, дорожил близостью с наиболее выдающимися ее представителями. Он знал: Кашкай — последний из «могучей академической кучки». Это имя — святое для многих в Азербайджане, ценимо и узнаваемо в Москве, Ленинграде — в СССР.

Позже стало известно, что руководство Академии, как это не раз случалось и ранее, придержало отправку документов, и представление к награде поступило в Москву с опозданием.

Из воспоминаний Улдуз-ханум:

«Кашкай не особенно добивался каких-то наград, почетных грамот, которыми увлекались в ту пору многие. Позже подсчитано было, что Мир-Али Кашкай являлся членом многих научных обществ и организаций международного, союзного и республиканского значения. Награды и почетные титулы находили его вместе с широкой известностью. И все же они занимали его менее всего. Он исходил из того, что настоящий авторитет, подлинная любовь коллег, а шире — народа к своим выдающимся деятелям имеет иное измерение. Последняя правительственная награда — орден Октябрьской Революции — застала его уже в больнице. Все кинулись его поздравлять, посыпались телеграммы, без конца звонил телефон. Его же мысли были далеки от мирской суеты. Он весь был поглощен своей работой — геохимической картой. Состояние какого-то нетерпеливого ожидания охватило всех — его сотрудников и нас, домашних».

«Работа над картой завершена! Остальное — дело техники».

Это коротенькое письмо, оказавшееся последним, которое получила в Москве старшая дочь Хабиба, свидетельствовало о том, что академик находится в прекрасной рабочей форме, и невольно думалось, что тяжелый недуг отступил перед напором научного порыва.

* * *