Мир без границ

Прямо, теперь налево… теперь яма, надо ее обойти… Идти оставалось недолго – те, кто побывал здесь до него, ночью, боялись зайти слишком далеко в лес и заблудиться. У них имелись причины для страха, они чувствовали, что заслуживают остаться в зимнем лесу навсегда, хотя и убеждали себя в обратном. Правда, в итоге, с ними здесь так ничего и не случилось, но Аркадий старался не думать об этом и почаще напоминать себе, что для него местные жители в любом случае умерли больше тысячи лет назад и что его должны интересовать другие люди. Те, кому он не должен дать умереть слишком быстро.

Они находились где-то совсем рядом – на следующей маленькой полянке. Аркадий раздвинул очередные ветки, мешавшие ему пройти, и в первый момент испуганно вздрогнул – ему показалось, что на поляне никого нет. Но уже в следующий миг он понял, что просто не разглядел в утреннем сумраке три светло-серых свертка, лежавших под кустом. Один побольше, два – совсем крошечные. Один десятимесячный мальчик и две новорожденные девочки-двойняшки. Проплакавшие почти час после того, как родственники оставили их здесь, но теперь уже притихшие, погрузившиеся в сон.

Они не должны были проснуться – их мать умерла, родив близняшек, а отец понял, что не сможет прокормить и их, и семерых старших детей. И они не проснулись бы, если бы живущие в далеком будущем люди не решили этому помешать.

Проваливаясь в снег, спасатель подбежал к младенцам, на ходу скидывая с себя тулуп и снова вздрагивая от охватившего его со всех сторон ледяного воздуха. Ничего, через несколько секунд он будет дома, там и согреется! Дети, правда, тоже окажутся там, но им нельзя мерзнуть ни одной лишней секунды!..

Он закутал в тулуп девочек, прижал к груди их старшего брата, с облегчением почувствовал, как рядом с его сердцем забилось другое, совсем крошечное, и срывающимся голосом прошептал:

– Виолетта, это Аркадий, я готов!

Диспетчер не ответила, но морозное сумеречное утро вокруг молодого человека уже сменилось непроницаемой темнотой, где не существовало ни холода, ни тепла. Спустя еще мгновение на смену ей пришла жаркая духота, и ребенок на руках у Светильникова издал тихий писк, больше всего похожий на кошачье мяуканье. А потом на него обрушились остальные звуки: встревоженные возгласы сотрудников и истошный плач маленьких девочек, тоже пришедших в себя. Попасть из замерзшего леса в теплое помещение оказалось не слишком приятно, но Аркадия их плач страшно обрадовал.

– Живы! – облегченно выдохнул он, передавая мальчика подбежавшему врачу, а потом огляделся, отыскивая глазами друзей, выполнявших свои задания одновременно с ним. Эмму он увидел сразу – она, все еще одетая в рабочий комбинезон, но уже с распущенными длинными волосами, проталкивалась к нему сквозь толпу медиков и технического персонала. А вот Любима пока что-то нигде видно не было…

Любим Маевский стоял на берегу холодного хмурого моря, неподалеку от причала, и все сильнее закутывался в плащ при каждом порыве ветра. Огромная толпа его спутников заняла причал и часть берега. Большинство сидело прямо на земле, радуясь редкой возможности отдохнуть, несколько человек стояли на краю причала или у самой кромки воды и смотрели на качавшиеся на волнах корабли, еще двое или трое мечтательно вглядывались вдаль, кто-то оживленно болтал, кто-то о чем-то спорил… На отошедшего в сторону Любима никто не обращал внимания – за время похода все уже привыкли, что этот нелюдимый молодой монах почти всегда держится особняком.

Зато сам Маевский то и дело посматривал на остальных участников похода. Высокие и малорослые, брюнеты, шатены и блондины, некоторые в черных плащах с крестами, но большинство в давно потерявших всякий вид обносках. Веселые шутники и серьезные, умудренные опытом, болтливые и неразговорчивые, как и Любим в их обществе, очень разные и внешне, и по характеру, но все одинаково юные, почти дети. Мальчишки…