Мир без Стругацких

На работе она справлялась плохо, дежурный врач на неё наорала. К вечеру Людмилу всё сильнее клонило в сон, но идти домой она не решилась, чтобы опять не прийти прежде Нинки. Снова пошла по Интернациональной к реке.

Что же такого страшного случилось, спрашивал кто-то внутри неё. Или всё уже решено насчёт реки, разве нет другого выхода? Другие санитарки, тоже все не москвички, говорили: можно пойти учиться на маляра, поступить в бригаду отделочниц, жить в общежитии, потом когда-нибудь и квартиру дадут. Но от запаха краски у Людмилы до тошноты болела голова, и не хотелось ей жить с чужими тётками и девками. Ничего не хотелось, никого не хотелось видеть. Спрятаться куда-нибудь, как в детстве она пряталась в сундук, свернуться клубком и спать. Всё время спать, в тишине, в темноте, под защитой толстой деревянной скорлупы, орешком в земле. Но где теперь тот сундук? Да и она уже не маленькая. Вот бы снова встретить ту лохматую девушку в нарядном платье. Может, она знает, как быть, если умеешь плавать.

У сквера Людмила остановилась: то ли найти скамейку и посидеть, то ли спуститься к Яузе и там уже искать, где пристроиться. Может, на скамейке поспать? Нельзя, кошелёк и паспорт, украдут…

– Девушка, извините, вы не Полина?

– Я не Полина, – резко сказала она. С москвичами надо резко. Много их таких.

– Вот чёрт, – огорчился незнакомец. – Простите, пожалуйста. Третий раз договариваемся, и третий раз она не приходит. Мне, что ли, больше всех тут надо?

– А что, вам не надо? – Ей захотелось заступиться за неизвестную Полину, очень уж сварливо говорил этот недождавшийся. На бабника он не был похож, не глядел глазами игривой собаки, и одет был непарадно.

– Да мне-то чихать! Это она хочет к нам на ставку. Сказала, что хочет. Не уборщицу ищем, лаборанта в приличный институт. Другая бы бегом прибежала. Девушка, вот вы… простите, как вас зовут?.. Алексей, очень приятно. Людмила, вот вы скажите: нормально так поступать?!

Щелканов в отдел кадров всё-таки зашёл и про место лаборантки сказал правду. Когда он назвал оклад, Людмила поняла: ей хватит, чтобы снять комнату. Может быть, даже здесь, рядом, чтобы продолжать искать кошку Маньку, она ведь вернётся к дому, должна вернуться, если её не задавило машиной.

Как-то само собой получилось, что они вдвоём прошлись до Воронцова Поля, Щелканов показал ей проходную и договорился, что она подойдёт завтра. Завтра у Людмилы как раз была поздняя смена.

Все устроилось легко. В отделе кадров сказали, что ждут Людмилу с документами, согласились подержать ставку, если в больнице сразу не отпустят. Щелканов провёл Людмилу по главному зданию, показал столовую, конференц-зал, зимний сад.

Потом он не мог вспомнить, с чего заговорил о прогулке по парку, о новом относительно дореволюционных, спроектированных знаменитым Иофаном, корпусе с барабаном посередине и дугами крыльев. Что ей корпус с барабаном, когда ещё ехать на работу через весь город? Видно, просто не хотелось её отпускать, не был он уверен, вернётся ли. По-прежнему Людмила была как надломленная ветка, пока зелёная, но готовая сломаться от порыва ли ветра, от снега ли. Осторожно приглядываясь к ней, Щелканов забыл, о чём должен был помнить.

Тропа зарастала деревцами-самосевками, земля вздыбилась хребтами корней. Щелканов не решался взять Людмилу под руку, чтобы не подумала чего. Смотрел вниз, а когда Людмила ойкнула, поднял глаза и увидел, что Мелия со своей свитой уже на полпути к ним.

Мелию сопровождали местные даймоны. Пижма, похожая на синичку с человеческой головкой, перепархивала туда-сюда, скользила по невидимым воздушным волнам. Реяли херувимами Боттичелли поздние розы, золотые шары, репейник и короставник. Боярышник на козьих не то заячьих ножках цеплялся за тунику дриады, забегал вперёд, потом робел и прятался сзади. Ещё один чудной зверёк по-оленьи семенил тонкими лапками, а над головой загибал хвост с белым кончиком, и Щелканов на секунду или две задумался, кто это, не тот ли кустик с белоснежными ягодами, что лопаются как пузыри жвачки. Поглядев на лицо Людмилы, он понял, что и она видит не одну Мелию, а всю процессию. И нисколько не боится, будто того и ждала.

– Ну здравствуй, Алексей, – сказала Мелия. – Вот я вас и поймала.

И, повернувшись к Людмиле:

– Привет.

Странно прозвучало это словечко в зелёном сумраке, будто эхо (откуда здесь эхо?) повторило: salve.

Прежде чем Щелканов успел сказать хоть слово, они встали друг перед другом: Мелия – босая, в белой тунике, с узлом золотых волос на темени, Людмила в клетчатой юбке и вязаной кофте. Мелия протянула ей обе руки, в пальцах она держала невесомую кисть – крылатки ясеня. Людмила почему-то снова ойкнула, будто укололась шипом, и стала садиться на землю. Щелканов сунулся подхватить её и увидел, что подушечка указательного пальца её стала алой.

– Ты что творишь?!