Мир Чаши. Дочь алхимика

— Хорошая лошадка… — говорил Серж, гладя ластящегося к нему Зверя, проводя опытными, чуткими пальцами по мягкому теплому носу, по бархатистому храпу, у опушенных длинными ресницами глаз. — Только вот, простите, госпожа, розог бы тому местному конюху, кто ж так за животинами-то следит…

Отказываясь верить, Жозефина не прекращала попыток, но уже помимо воли чувствовала, как ускользает из-под пальцев жизнь — жизнь того, кто был частью ее семьи с самого детства, кто баюкал ее на коленях, кто встретил ее со всем уважением как полноправную хозяйку особняка и кто единственный выжил в пожарище, сотворенном ее глупостью…

Щеку согрело дыханием: это Лаки, стоявший потупившись после упрека старого конюха, вдруг придвинулся, наклонился к уху девушки:

— Госпожа, Белокрылая говорит, что старик выживет.

— Его зовут Серж… — прошептала Жозефина, все еще сжимавшая плечо своего верного слуги.

— Она говорит, чтоб вы не тратили силы, они сами справятся, — и добавил, будто извиняясь: — Ваша Сила для него слишком… сильная, что ли. Белокрылая поделится своей.

Жозефина кивнула — обессиленно и благодарно. Надежда в ней вновь поднималась — не отчаянная, но ликующая, уверенная в том, что все будет хороню. Если Небесный Зверь говорил, его поистине стоило слушать. А молчаливая вера стоявших плечом к плечу людей — ее людей — поддерживала ее тем паче, что эту веру нельзя, невозможно было ни подвести, ни сломить.

— Я, ежели выживу, с вашего разрешения тутошних конюхов… поправлю. — Серж лежал, закутанный в чистый Свет, укрытый серебристым крылом. — А хотя в чужой монастырь…

— Ты здесь свой, — твердо ответила его госпожа. — Это и твой дом, пока здесь жив хоть кто-то верный имени де Крисси.

— Мне дом везде, где вы есть, — беспечно отозвался старый конюх. — А на столицу вы наплюйте. Жить надо там, где вас любят.

— Там вы меня любили… — снова шепотом, через сжатое судорогой горло.

— Они ушли не просто так, — в его глазах все так же пребывал Покой, но к смерти он уже не имел ни малейшего отношения, — каждый дрался как мог.

— Они не должны были уходить, — ответила Жозефина и запрокинула голову, чувствуя, как набухают в глазах прозрачные горькие капли.

— Так Боги решили. — Девушка видела, как окутавшее тело Белокрылой серебристое облако тянется к Сержу, заплетает его тонкими нитями — и как нити вливаются в Узор Потоков, и он светится все ярче, вбирая их Силу — чистую Силу Ветвей, составляющую самую суть каждого Небесного Зверя. — А ваша Зверушка где?

Она помолчала, не зная, как ответить; стыд снова охватил ее, и еще пронзительней была только тоска.

— Я не знаю. Мне надо его найти.

— Вы, госпожа Жозефина, простите, — вздохнул Серж, — но вы не в матушку пошли. И судьба у вас другая совсем.

— Я бы хотела ее судьбу. Чтобы был дом, семья, где можно жить спокойно… лечебница… Какая разница, что творится в столице, если дома любят…

— Вас тут любят, — со всей серьезностью сказал Серж. Не отнимая руки от бархатистой Звериной шкуры, он перевел взгляд на госпожу, и светлое пламя Жизни в его глазах сияло несильно, но уверенно. — Я вижу, как смотрят на вас ваши люди.

Жозефина не попыталась посмотреть на них, но все вдруг отвели глаза, будто устыдившись того, как некто обнажил их мысли. Миг спустя каждый вновь смотрел на свою госпожу: она ощущала их чувства — окружающие, оплетающие ее, сначала стеснительно пригасшие, а потом окрепшие вдвое против прежнего.

Они действительно любили ее — трепетно, сильно и преданно, равно готовые утешить, исполнить любой приказ и умереть с ее именем на устах.

И те, кто жили в столичном поместье, тоже ее любили — иначе, ровнее и тише, но ничуть не слабее. А она любила их, их всех.

И сейчас она готова была оплакивать не ушедшую любовь к ней, а свою ушедшую любовь.

Любовь, величайшую силу всех миров, которая их не спасла.

Утешала ли их собственная любовь к ней их же смертные муки в когтях тварей?..

— Надо было вас забрать… — прошептала девушка. — Забрать сразу, как только все началось.

— Никто не знал, госпожа. Да и как тут узнать-то, мы ж не ясновидцы…

«Я знала!» — могла бы она закричать.

— Я знала, — ответила она тихо и добавила то единственное, что могло служить хоть каким-то утешением для нее: — Но узнала уже слишком поздно.

— Белокрылая говорит, там были твари, и они были большие и сильные, — прошуршал на ухо Лаки.

— Надо было разрешить Мартину продать браслеты, — это был прорыв боли, который девушка сдержать уже не смогла. — Приказать…

— Там было пламя, госпожа. И внутри, и снаружи. Сбылись чьи-то проклятия.

Проклятия Штерна, могла бы сказать она. Проклятия моего отца, Первого алхимика и Последнего заклинателя. Реннана Орбо.

— Как ты считаешь, чьи?

— Кого-то из старых магов, этакое только им под силу. Король, видать, накликал, Ирокар его забери и оты… простите, госпожа…

Она провела пальцами по сухой стариковской щеке, и трепетавшие, то поднимавшиеся, то опускавшиеся веки наконец закрылись: старый слуга уснул, ибо тело и разум, чудом Ветвей удержавшиеся по эту сторону Порога, нуждались в отдыхе, как и настрадавшийся дух.