Мир до и после дня рождения

— Вы играть в этот — снукерс, — повернулась к Рэмси Раиса, — за деньги?

— Да, — ответил Рэмси. — Я играю за деньги.

— Но вы ведь зарабатываете, только когда выигрываете.

— Рэмси часто выигрывает, мама.

— Так, значит, пока вы играете в свой снукер-рс, — продолжала Раиса, не сводя глаз с Рэмси, — у вас в кар-рмане либо густо, либо пусто.

Резкие звуки резали слух.

— Точно, — сказал Рэмси. Он говорил вполне спокойно, и, кажется, разговор начинал его забавлять.

— Мама, прошу, не начинай! Рэмси известен всей Великобритании. В этом случае аналогия с пулом не поможет тебе все понять. Снукер невероятно популярен в Британии. Игроки подобны звездам первой величины. Они постоянно мелькают на экранах. Рэмси не может спокойно пройти по улице, чтобы человек пять не попросили у него автограф… — Она говорила в пустоту.

— А вы, Румси, никогда не задумывались о настоящей работе?

— Думаю, это только когда в аду похолодает. — Окончательно войдя в роль, Рэмси быстро опрокинул в себя стакан с холодным чаем и потянулся к бутылке с коньяком, стоящей у ножки кресла. Свернув крышку, он налил себе порцию за всех троих. — Не вижу смысла искать офисную работу. Мы с Ириной любим утречком поваляться. Откровенно говоря, я так умаялся прошлой ночью, — он сделал большой глоток, — что просто голова на плечах не держится.

Раиса поджала губы и молча поднялась, чтобы убрать со стола.

— Да, пожалуй, нам пора спать, — произнесла Ирина и потерла виски.

— Ой, вечер только начинается! — воскликнул Рэмси, и теперь уже манера Южного Лондона резанула ей ухо.

— Может, для тебя, — пробормотала она. — Я веселье себе не так представляю.

— Почему ты меня не поддержал? — прошептала Ирина, закрыв за ними дверь своей комнаты. — Я пыталась объяснить, что ты знаменит, а ты и слова не сказал! Теперь она будет думать, что ты ослепил меня всякими побрякушками и шикарной одеждой и что я вышла замуж не за звезду, а за проходимца!

Рэмси упал на кровать и усмехнулся.

— Мне хотелось ее разозлить, вот и все. Я немного пошутил.

— Ты пошутил надо мной, — проворчала она, усаживаясь рядом. — Но это не имеет значения. Думаю, ты уже все испортил. Она ждала, что ты попытаешься ей понравиться, будешь подхалимничать, льстить. Мама считает, что не польстить ей — значит оскорбить.

— И что я должен был сказать?

— Любой входящий в этот дом мужчина сразу начинает говорить, как она великолепна, в какой прекрасной форме находится, и обязательно замечает, что даже представить сложно, что у такой женщины может быть дочь сорока лет.

— Ну, такое я бы точно не сказал, потому что она похожа на высушенный труп.

Ирина расправила плечи:

— Ты не находишь, что она прекрасно сохранилась? Для шестидесяти четырех лет?

— Эта женщина выглядит на все свои шестьдесят четыре, пожалуй, даже с хвостиком. Она такая тощая, что дрожь берет. И лицо ее словно заморожено, даже когда она так омерзительно улыбается, мышцы не шевелятся. Конечно, у нее есть все, что нужно, и в тех местах, где нужно, и все это неплохо упаковано, но у нее отталкивающая внешность. Я бы скорее трахнул холодную запеченную картофелину. Твоя мать тебе завидует, милая. Разве ты не видишь? Ты говорила, она вечно к тебе придирается. А знаешь почему? Потому что ты красивая. И она старается сделать все возможное, чтобы ты этого не поняла.

— Ну, ты не видел ее в зените славы…

— Мне и не надо, — перебил ее Рэмси. — Ты всегда была и будешь прекраснее. Никогда об этом не забывай.

Ирина улыбнулась и с благодарностью поцеловала его; странное чувство, но ей не хотелось, чтобы его слова были правдой. Может, она не в состоянии оценивать свою мать объективно? Когда она была маленькой, все одноклассники были без ума от ее матери — ухоженной женщины с величественными манерами и туалетами, как у Одри Хепберн, — и удивлялись, как у такого лебедя мог появиться гадкий утенок с торчащими вперед зубами. Раиса мечтала навсегда сохранить такое положение вещей. Образ стареющей женщины с морщинистым лицом давно находился под запретом.

— Завтрака не будет? — спросил Рэмси следующим утром, в канун Рождества.

Ирина сидела за кухонным столом, склонившись над «Нью-Йорк таймс», рядом стояла одинокая чашка кофе, которую она благоразумно поместила сначала на блюдце, а потом на специальную подставку. Решив не объяснять, что в этом доме желание поесть является признаком слабости, она лишь отмахнулась, сказав, что не голодна.

Естественно, Раиса бодрствовала уже с рассвета. Отработав несколько часов у станка, она все еще оставалась в белых лосинах и вишневых гетрах, раздававшийся тут и там характерный стук пуантов о паркет возвращал Ирину во времена ее полного комплексов детства.

Рэмси никогда не понимал, как можно быть «жаворонком». Когда теща поинтересовалась, не хочет ли он тост из черного хлеба, он с радостью согласился и заметил, что не откажется и от яичницы, а к предложенной каше попросил еще и сосисок. При этом он и глазом не моргнул, увидев ее вспыхнувший от ужаса взгляд.