Староста на вёслах, господин управляющий впереди сидит, простором речным любуется… ничего такого особенного и необычного. В приречном посёлке все и плавают, и рыбачат, и… ну, река много чего человеку дать может, если с умом брать. А река Светлой не зря называется, добрая она к людям, спокойная.
Выведя на стремнину, староста мягко приподнял вёсла, давая течению самому пронести лодку к продолговатому, поросшему невысоким, но густым лесом острову, разделявшему реку на два рукава, а потом, чуть-чуть подправив, вдоль правого крутого почти отвесного обрыва к песчаному «язычку» и так, что лодку и вытаскивать почти не пришлось, сама на песок вылетела. От посёлка их никак углядеть невозможно, и потому вытаскивали лодку, переносили поклажу в
Пока возились и обустраивались, совсем стемнело. Но в очаге уже горит небольшой жаркий огонь, в котелке булькает вода для походного чая и на деревянных, чтоб руки не обжечь, шампурах скворчат пузатые жирные колбаски.
Рейург вытащил из кармана плоскую небольшую фляжку, свинтил оба стаканчика-колпачка.
— Давай, Весенник. Вспомним и помянем.
Староста, услышав своё почти забытое детское имя, вздрогнул. Даже так?! О чём же разговор пойдёт, если… и, проверяя себя, свою догадку, ответил:
— Отца вспомнить и помянуть всегда надо… Ветерок.
Рейург кивнул, подтверждая догадку. Слово сказано, и нет управляющего и старосты, есть два брата, дети одного отца, а матери… ну, про то, только отец и те две женщины — мать и кормилица-нянька — знают, которая из них которого мальчишку родила, растили-то их обе вместе, ничем не разделяя до шести лет. А потом… одного за руку отвели в детскую, где уже стояла только одна кроватка, а другого так же за руку отвели в посёлок, в
Двое мужчин молча приподняли стаканчики и склонили над огнём, чтобы несколько капель упали прямо в пламя, не загасив, а подбодрив его, и выпили, одним глотком до дна.
Староста вернул стаканчик брату, чтоб тот убрал фляжку: им не напиться, а поговорить надо, повернул палочки с мясом, чтоб прожаривались равномерно.
— Даже так?
Рейург кивнул.
— Да. С весны крутят. Новые бумаги пришли, у меня волосы дыбом.
— Ну?
— Ну, про выдачи ты знаешь.
— Невелика прибавка.
— Да, но зато разрешили внутренние ресурсы.
— Огороды увеличим?
— И скотина своя.
— Это хорошо.
— Но не в ущерб.
— Это-то понятно, — староста даже поморщился, показывая, что об этом и упоминать не стоило. — А с дорогой как?
— На
— Слышали. Предупрежу. Наша доля…
— Всё ваше. Фишки и гемы сдаёте мне, я к выдачам прибавлю.
Староста весело ухмыльнулся.
— Во-во, веселись, с тебя с первого шкуру спущу, если что. А теперь самое веселье пойдёт. Слушай.
Рейург помолчал, борясь с желанием достать фляжку и отхлебнуть уже всерьёз и прямо из горлышка. Брат терпеливо ждал.
— Называется, экономия горючего. А на деле… возрастной сортировки ни в этом году, ни в следующем не будет. Так что… старики все остаются, но выдачи только на работающих.
— Так список же ты подаёшь.
— А проверка? Как хочешь, но чтоб все при деле были.
Староста кивнул.
— Дальше слушай. Кто помрёт, так ради одного труповозку не вызывать, хранить, пока полная загрузка не наберётся.
— Это как? — искренне удивился Весенник.
—
Староста невольно передёрнул плечами и спросил:
— И что, тут никак иначе?
— Иначе? Можно. Самим, понимаешь? А
Теперь оба замолчали надолго. Зашипел капающий в огонь из потрескавшейся колбасной кожицы жир, и они взяли себе по паре, тем более, что и чай поспел. Молча выпили по кружке, заедая горячим сочным мясом. Староста обтёр пальцы о разорванную лепёшку и нарушил молчание.
— А в бумаге как сказано?
— Использовать местные условия, — буркнул Рейург.
— Так… — Весенник не поверил услышанному, — так это значит…
— Оно и значит, что пепел закапывать, что тело, — вздохнул Рейург.
Староста с удовольствием рассмеялся.
— Ну так и не ломай голову! Это ж… это ж