Мир и война

Ого, тут и спальня есть! — как когда-то у них на Бронной. (Одна из двух оставшихся им комнат до сих пор называлась «спальней», а другая — «столовой», хотя и тут, и там спят по два-три человека, а также едят, читают, занимаются, принимают гостей.)

Спальня была самая настоящая, с двуспальной кроватью — Юрий видел такие только на картинках и на сцене: кажется, в «Синей птице» на подобной спали Титиль и Митиль. А может, Анна Каренина в спектакле МХАТа, на который он когда-то с ночи занимал очередь.

Дальше было совсем как в книжках — на тех страницах, что он любил иногда перечитывать.

Ара стала помогать ему раздеваться. Не потому, что он был сильно пьян — он, правда, немного «переигрывал» свое опьянение: на всякий случай, если вдруг какие-нибудь претензии будут к нему — у нее или у него самого… Она раздевала его, потому что ей это нравилось. И ему начинало нравиться все больше… Затруднение было со штанами — они с трудом расстегивались, и не из-за петель и пуговиц. Кальсоны он не носил, несмотря на морозную погоду, так что стесняться было нечего, если не считать того, чего он почти уже перестал стесняться. Если она вовсю разглядывает, и руками трогает, так чего уж ему…

Свет они не тушили. Но и самый яркий прожектор вряд ли помог бы ему найти то, что он искал в другом месте. За два месяца, прошедшие со времени свидания с Аней, его знания анатомии заметно не улучшились.

— У тебя не было женщины? — спросила Ара.

Ее темные волосы на подушке — это красиво. Вообще-то глаза у него были закрыты, так он себя легче чувствовал, но при вопросе открыл их.

— Так, — пробормотал он неопределенно, прекратив на миг неловкие поиски. — Один-два раза…

Ара скользнула рукой по его бедру… Что это? Он словно провалился, вошел во что-то… Теперь надо… Она уже делает это… Движется… Колеблется… Почему она стонет? Ей больно?.. Он открыл глаза. На этот раз глаза были закрыты у нее… Ага… Вот так… Он опять закрыл глаза… Еще… Еще… Как будто он совсем пьян, или летит куда-то… Еще… Ох, как щемит! Где?.. В груди… в животе… ниже… Все!

Ара тихо стонала, он бы сам с удовольствием застонал, но ведь это не очень прилично. Мужчина, все-таки… Настоящий мужчина… Он уже чувствовал свой собственный вес, было неловко, что придавил женщину; то, что связывало с ней, с ее телом, исчезло, осталось только неприятное ощущение влаги… Он перевернулся на бок.

— Пойди умойся, — сказала она заботливо.

Как будто он сам не знает! Не только умыться ему надо…

После его возвращения пошла в ванную Ара. Перед этим поцеловала его, как она умела, — своим поцелуем.

Когда она вернулась, Юрий уже спал…

Еще один поход, помнится ему, совершили они, помимо этого. Конечно, после очередного ресторана. Ара повезла его куда-то на Лиговку, за Волково кладбище, к одной, как она сказала, очень славной женщине, буфетчице столовой.

Женщина, и правда, оказалась славной и очень толстой. Она хорошо угостила их, хотя они были уже сыты, поставила водку и выпила вместе с Юрием (Ара, как всегда, отказалась), а после они много танцевали под патефон. Юрия очень удивило тогда, что такая полная женщина так легко танцует.

А потом… Потом все ночевали в одной комнате (потому что других не было), и кровать толстухи стояла на расстоянии вытянутой руки от узкого дивана, где они улеглись с Арой. И, может, из-за недостаточной ширины ложа, может, еще отчего, но всю ночь до утра Юрий лежал на женщине — засыпал и просыпался на ней, и помнит среди ночи обеспокоенный голос хозяйки:

— Да чего это он не слезет никак?

И ответ Ары:

— Силен, как бык…

Этой фразой потом он неоднократно утешал себя в моменты сексуальных неудач…

А в квартиру напротив Пушкинского театра они больше не ходили. Возможно, добродетельная хозяйка отказала Аре в пристанище. («У меня не дом свиданий, Арочка!») А может, Ара бывала там с кем-нибудь другим — этого Юрий не знал, и подобная мысль ему тогда в голову не приходила.

Сейчас, если вспоминает о ней, кажется маловероятным, чтобы такая женщина — с явными признаками истерической психопатии, а возможно, и нимфомании — столько времени удовлетворялась редкими и, по большей части, почти платоническими встречами с неопытным юнцом. Однако память подсказывает и другое. Уже после того, как они совсем расстались и он зашел за деньгами, которые она у него давно одолжила (стыдно сейчас, но тогда ему и в голову не приходило, что мог бы просто подарить ей эти несчастные шестьсот рублей. (Как же так? — взрослой женщине, ведь она же сама работает!) Так вот, когда он зашел к ней, Ара с каким-то, как теперь ему вспоминается, смущением сообщила, что у нее новый друг. В общем, прозвучало это по-девичьи трогательно и нелепо… А денег в тот раз опять не отдала…

Ара! Эльвира Аркадьевна! Если вы не умерли с голоду или под бомбежкой в Ленинграде, если вас миновали смертельные болезни и аресты, вам сейчас под девяносто, и дай вам Бог здоровья. Не сердитесь на то, что я написал. А хочу я сказать только одно: все мы человеки…

Много лет спустя, перед очередным приездом в Ленинград на встречу с однокашниками по Академии, Юрий сложил такие стишки: