Мир и война

После Горького погода лучше не стала, но появилась возможность согреться другим способом. Асфальтовое шоссе кончилось, они ехали проселками, по осенним российским дорогам, благотворное действие которых заключалось, пожалуй, только в том, что они внятно напоминали: что русскому здорово, то немцу смерть!.. Но и русскому не было здорово, и до «смерти немца» было еще ой как далеко; а вот для разогрева Юрия и всех едущих, кроме, разумеется, начальства, были все основания и поводы: кто же еще будет толкать машины, вытаскивать их сначала из горьковской, потом из чувашской, а уж потом из ульяновской грязищи?!

Саня Крупенников так ретиво делал это, что однажды угодил под колеса грузовика и уж после, в Куйбышеве, когда все несколько поостыли от путешествия, с неделю проходил на костылях. Но ретивости, к счастью, не утерял.

Когда дотащились, наконец, до Ульяновска (Симбирск), уже в ноябре, машины были в таком состоянии, что ехать своим ходом начальники не решились и всю колонну загрузили на баржу, которая черепашьим шагом поволокла этот мало полезный груз по реке Волге в Куйбышев.

Уже более двух недель отсутствовало в Красной Армии ее автотранспортное управление (и многие другие), не поступало от него никаких приказов, указаний, пожеланий, а все шло по-прежнему. То есть, очень плохо, но отнюдь не хуже, чем когда это управление что-то делало. И закрадывается страшная мысль: а нужно ли оно (и многие другие управления) вообще, и что, если без него (без них) вполне можно было обойтись в войсках — и, значит, не получать лишних бумажек с предписаниями, не снаряжать с фронта в Москву машин с трофейными подношениями начальству, не ждать от него ревизий и разносов?..

Седьмого ноября, в день 24-й годовщины революции, приплыли в Куйбышев. Но в этот день на берег допущены не были (еще одни сутки бедная Красная Армия провела без нескольких своих управлений) — в городе проходили парад и демонстрация, выступал с трибуны боевой маршал Ворошилов, незадолго до этого проваливший военные операции на ленинградском участке фронта, а еще раньше — начало Финской кампании. (Военная звезда его закатилась, видимо, с той еще поры, когда он пересел с буланого коня на бронированный автомобиль.)

На следующий день, разгрузив свои папки и тюки, обосновались на нескольких этажах Дома промышленности, который теперь назывался Домом правительства, поскольку и оно эвакуировалось туда же.

Что делало там правительство, Юрий не знал. Не знал и чем занималось его управление, и он сам. Саня Крупенников клятвенно уверяет теперь, по прошествии пятидесяти лет, что они планировали автоперевозки на главную базу, находившуюся в поселке Кряж. (Память-то какая у этого не слишком юного полковника!) Может и так, но опять же спрашивается: что, во всей Куйбышевской области некому было спланировать перевозку прессованного сена, обмундирования и кое-какой амуниции? Кровь из носу — нужны были светлые головы из управления Генштаба?.. Кстати, ютились эти «светлые головы» там же, где торчали целые дни, и ночевали опять на столах и стульях. А питались по талонам в городской столовой, куда нужно было выстаивать на морозе в многочасовых очередях… Не сравнить, конечно, с тем, как приходилось жить многим эвакуированным из гражданского населения, «но все же, все же…» — как сказал какой-то поэт.

Машинистка Катя с Юрием не разговаривала. Не то обиделась с запозданием на то, что он не там, где нужно, грел руки, не то — что перестал греть. Этот неразрешенный вопрос он унесет с собой в могилу.

Не успели они спланировать все перевозки сена и гимнастерок, как новый приказ: возвращаться в Москву! В Куйбышеве пробыли меньше, чем провели в пути туда.

Обратно ехали опять на машинах и частично в поездах. Юрий трясся в каком-то опытного образца автомобиле марки «КИМ», который он больше никогда не встречал в природе. То, что называлось дорогами, подмерзло, и ехать было легче. Поэтому с небольшой задержкой в Чебоксарах, где их опоил страшенным самогоном-«сучком» гостеприимный военный комендант города с усами, как у генерала Скобелева, они сравнительно быстро доехали до Москвы и разгрузились снова на улице Горького, 20.

Опять потекли унылые дни возле телефона, за составлением сводок. Старых друзей у Юрия в Москве совсем не осталось. На Малой Бронной в нетопленной квартире жила одна только Валя, но и та старалась ночевать у себя на фабрике. Живым существом был там для Юрия лишь старый их рояль — он ни капли не изменился, так же блестели черные бока и струны совсем не осипли от холода.

Снова в который раз Юрий канючит у начальника, чтобы отпустили в «действующую», и тот злится и кричит, но вроде бы начинает соглашаться, а тут в середине ноября Юрию присваивают очередное звание (не дремлет отдел кадров!) — «старшего лейтенанта», и он не знает, лучше это или хуже для того, чтобы умотать из надоевшего управления, но с удовольствием присобачивает третий кубик на петлицы.