Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

В толпе утрат меж прошлым и грядущимИду один, мне даже невдомёк,Что здесь никто не думает о сущем,Никто не знает, как я одинок.(«Дымок», 2000)

Впереди ещё собственный Апокалипсис, свой Страшный Суд — в том числе и над литературой (поэма «Сошествие в ад»).

Путь подходил к концу.

И в последних строках в последней статье «Воззрение» к последней своей книге «Крестный путь» Юрий Кузнецов с полным правом пишет:

«В моих стихах много чего есть: философия, история, собственная биография, но главное — русский миф, и этот миф — поэт. Остальное легенда».

* * *

«Воззрение»…

По сути, это даже не вступительное слово к книге стихов, а крупная теоретическая работа о поэзии. Заглавие перекликается с любимым в молодости Кузнецовым трудом Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». В статье же — воззрение поэта Кузнецова на поэзию и на свой путь в русской поэзии. Итоговые размышления. Как всегда предельно скупые на слова, но на редкость глубокие и весомые.

Возможно, как это ни странно прозвучит, я некоторым — косвенным — образом причастен к появлению этой статьи, написанной Юрием Поликарповичем специально для книги «Крестный путь». А дело было так…

Осенью 2001 года я попросил Кузнецова дать подборку стихов в казахстанский литературный журнал «Нива», издающийся в Астане (я там жил тогда). Он обещал. И сдержал обещание — прислал новые стихи. Они вышли в февральском номере «Нивы» за 2002 год. Я написал к ним небольшую врезку. И хоть было в ней совсем немного слов, повозиться пришлось полдня: не просто писать о Кузнецове.

Прошу прощение за цитирование себя, но без этого не обойтись для дальнейшего рассказа:

«В его поэзии клубятся русские мифы, а теперь в ней явственно проступает душа-христианка. До него никто с такой мощью не захватывал русскую душу в её целокупности — от преисподней, языческой и земной глубины до высочайших, небесных проявлений духа. И свыше данную нам судьбу он прозрел сердцем и словом пророка.

Теперь уже очевидно, что Кузнецов — великий русский поэт. Его имя в первом ряду русской и мировой поэзии. Его голос перекликается с Гомером, Данте, Пушкиным, Лермонтовым…

Великое всегда тайна. Она непостижима и, вероятнее всего, остаётся навсегда неразгаданной и для призванного ею. Поставим вопрос прямо: зачем нашему лукавому и страшному веку дан поэт столь невиданной силы? Ответ может быть только один: затем, чтобы выразить тот неумолимо совершающийся в мире переход, который святыми отцами Церкви назван последними временами. Дешёвый политиканский оклик начала XX века: „С кем вы, мастера культуры?“ давно уже сменился сущностным вопросом: „С кем ты, человек? С Христом или с антихристом? С Богом или с дьяволом?“ И Кузнецов своей поэзией и судьбою даёт русский ответ».

Я отослал Юрию Поликарповичу журнал, а через несколько месяцев приехал в Москву. Договорились встретиться у гостиницы казахстанского посольства на Чистых Прудах.

Он только вернулся с Колымы и, усталый после дальнего перелёта, ворчал на разбитые тамошние дороги и плохую водку. Зашли ко мне в номер. На столе со вчерашнего стояла початая бутылка виски, и я предложил выпить. Пренебрежительно и с сомнением покосился Поликарпыч на этот заморский продукт и нехотя поднял стопку.

— Ну, не из лихости, а для поправки, — сказал он в напутствие.

Я было кинулся к холодильнику за закуской, но Кузнецов остановил меня. Взял со вчерашней же тарелки подвявшую дольку болгарского перца.

— Этого достаточно.

Выпили ещё по полстопки, и он засобирался по делам.

В зале у проходной неожиданно увлёк меня в сторону, тяжело, словно бы недовольно буркнул:

— Поговорить надо.

Далее последовала продолжительная пауза.