Мир на Востоке

Каким-то образом об этом споре на совещании прослышал и Манфред Кюнау, и он, как та пуганая ворона, что куста боится, почел за лучшее держаться в стороне. По вопросу о чугуне налицо были два противоположных мнения, и, как это уже не раз бывало в прошлом, местное руководство не соглашалось с позицией Совета министров. Ну и как должен был вести себя в этой ситуации он, Кюнау? Самым разумным было — не высовываться, обождать. Еще не хватало ему опять подвергнуться суровой критике, опять выслушивать упреки в нарушении партийной дисциплины. Нет уж, теперь он ни за что не станет лезть ни с какими идеями. Достаточно с него того раза, когда он всего-то и предложил, что использовать отработанный шлак на строительстве дороги, а чем это кончилось? Нет, теперь он будет помалкивать. Наученный горьким опытом, он больше ни за что не полезет меж двух могучих жерновов: государством и партией. Другое дело — поддержать идею создания исследовательского коллектива! Вопрос, правда, будет ли толк от этого коллектива, даст ли его работа практическую отдачу, но это уж покажет время…

Клуте Бартушек очень скоро раскусил Кюнау. Он нутром чуял такие, как он говорил, «виляния хвостом» и объявил Франку Люттеру, что на металлургическом комбинате устранение нежелательных явлений, как гласило недавно вошедшее в обиход неуклюжее выражение, идет крайне медленно. Франк отправился к Ахиму.

— Как ни прискорбно, мой дорогой, но ваша партийная организация, похоже, пребывает в глубокой спячке. Если мне не изменяет память, ты уже несколько лет назад выступал с публичной критикой заводского руководства, а воз, как говорится, и ныне там…

— Ты, что ли, не выступал? И не далее как несколько месяцев назад.

— Что было, то было. Но я извлек из этого полезный урок. С высоты сегодняшнего дня я бы назвал ту свою позицию нереалистичной, максималистской. Теперь, как видишь, исправляюсь, потому-то и пришел к тебе. Ведь ты их лучше знаешь, как-никак работаешь вместе.

— Ты о ком?

— О Кюнау, о ком же еще. Ну и, естественно, о Дипольде.

Ахим опешил: какие могли быть претензии к Дипольду? Еще год назад, когда появились признаки того, что поставки металла из западных стран могут прекратиться, Дипольд первым забил тревогу, призвал во всеоружии встретить назревающий экономический бойкот. Он и теперь, не слушая колеблющихся и сомневающихся, убежден, что комбинат отнюдь не исчерпал всех своих возможностей. Он верит в успех исследовательской группы, которую вновь возглавили инженер Вильдбах и бригадир плавильщиков Бухнер. Если б им удалось создать новый сорт чугуна, это бы позволило получить те тридцать тысяч тонн, что до сих пор ежегодно закупаются за границей, сэкономить одиннадцать миллионов валютных марок!

— Ладно, не будем касаться Дипольда. Но что ты можешь сказать о Кюнау?

— Что могу сказать? На нашем комбинате развелось много людей, которые просто-таки благоговеют перед западной техникой, причем настолько, что забывают об элементарном чувстве собственного достоинства. Уровня этой техники, утверждают они, нам вовек не достичь. Узнав о бойкоте, они замирают, как кролик перед удавом, у них самый настоящий паралич мысли. Надо ли говорить о гибельности этого комплекса неполноценности, этого неверия в свои силы? Собственно, об этом я и хотел написать в «Факеле». Но Кюнау зарубил мою статью.

— И чем он это мотивировал?

— Тем, что писать об этом пока преждевременно. Пусть сперва начальство на самом верху придет к какому-то одному, определенному мнению.

— Странно… А расскажи-ка, что произошло между вами, когда ты его продернул в одной из своих заметок?

Ахим медлил с ответом. У него было такое ощущение, будто Франк не спрашивает, а допрашивает его, и Ахим не стал таиться.

— Чего ты добиваешься, Франк? Ты под Кюнау копаешь, да? Но ведь после того случая столько времени прошло. Да и не ты ли сам, правда, когда дело касалось лично тебя, как-то сказал: «Никто не застрахован от ошибок»…

Франк понял: знает наперед, что любое его слово станет фактически доносом на секретаря парткома, — и попытался развеять эти подозрения.

— Клянусь честью, старина, весь этот разговор останется между нами. Пойми меня правильно: мне поручено разобраться в ситуации.

— Если коротко, то я скажу так: Кюнау хотел приспособить людей к социализму, я же — социализм к людям. Честно говоря, сегодня я не знаю, какая из двух позиций верная.

Не густо, но уже кое-что, подумал про себя Франк. Кой-какая информация уже набирается.

Утром следующего дня, едва Франк вошел в свой кабинет, на столе затрещал телефон. Звонил Бартушек. Его хриплый голос звучал возбужденно.

— Слушай, Люттер, брось все как есть и спускайся вниз. Я сейчас заеду за тобой. Считай, что я уже выехал.

— Что-нибудь случилось?

— Ах да, ты же еще ничего не знаешь… Авария на комбинате. С полуночи все пять печей второго цеха загашены…