Мир на Востоке

— Ничего нового, — ответила Ульрика, пробегая глазами меню. — Как у всех: то белая полоса, то черная. Сегодня у нас в школе педсовет был. Не знаю, как в других областях, но в моей, то бишь в народном образовании, похоже, заправляют клинические идиоты. У всех у них на уме только одно: перепрофилирование комбината. Хотя на самом комбинате пока еще толком никто не знает, что он будет выпускать, мы уже обязаны внести коррективы в наши учебные планы. Как нам заявили на педсовете, не следует больше внушать ученикам, чтобы они шли в плавильщики, шихтовики и тому подобное — сейчас спрос на совсем другие профессии, я уж не помню какие. А если кто-то из ребят захочет избрать другую стезю, допустим стать музыкантом, то это следует расценивать как блажь, несовместимую с интересами народного хозяйства. Я не могла слушать подобную чушь, ну и, конечно, высказала все, что по этому поводу думаю. А дома… что тебе сказать?..

Сдвинув рукав пуловера, она взглянула на часы и улыбнулась.

— Юлия, наверное, сейчас по телевизору вечернюю сказку смотрит. Надеюсь, Ахим сумеет уложить ее в кровать без обычных истерик.

— Истерик — с чьей стороны?

— С обеих. Но вот кто действует на Юлию, как успокоительное лекарство, так это Эрих. Ой, прости…

Ульрика осеклась, испугавшись, что сыплет соль на Халькины раны, и потому воздержалась от рассказа еще и о том, как Эрих провел свет в игрушечный домик Юлии и какой это вызвало у нее восторг.

— Слушай, не надо со мной говорить как с больной. Я в деликатностях не нуждаюсь.

И Халька принялась рассказывать о себе, откровенно и беспощадно. Из ее сбивчивых слов Ульрика узнала и о ее давней сексуальной неудовлетворенности, и о невнимании Эриха, всецело поглощенного заводскими делами и работающего на износ, и о ее тщеславном желании стать мастером вопреки воле мужа, который, будучи простым рабочим, воспринимал это как удар по своему мужскому честолюбию, сам же, однако, ничего не предпринимал для своего профессионального роста… Да, она во многом виновата, но, с другой стороны, она тоже личность и тоже хочет чего-то добиться в жизни. Для этого ей нужно понимание, но у Эриха она его не нашла, зато — даже если потом поняла, что ошиблась, — нашла у другого…

Ульрика слушала Хальку и разглядывала ее. Им подали кофе и шварцвальдский вишневый торт, обильно посыпанный шоколадом. На Хальке было какое-то блеклое платье, придававшее ей аскетичный вид. Глаза ее горели, говорила она с болью и вместе с тем радуясь, что может наконец излить душу. Она начала вспоминать прошлое, искать истоки своего разлада с Эрихом, не жалея себя и ничего не приукрашивая. Разволновавшись, она заговорила громко, настолько, что Ульрика была вынуждена попросить ее быть потише, поскольку за соседними столиками на них уже начали оборачиваться.

— В жизни ничего не бывает просто так, — продолжала Халька. — Грот появился у меня не случайно, не мог не появиться.

— И все равно я не понимаю, что же тебя в нем привлекло?

— Если честно, то, наверное, любопытство. А еще… Как женщина я была польщена тем, что меня так страстно желает мужчина — совсем не так, как муж. Насколько он был нежнее, чем Эрих…

— Да, но этим мужчиной двигало лишь удовлетворение собственной страсти.

— А каким мужчиной двигает что-то другое?

Халькины слова покоробили Ульрику. Она и в мыслях не допускала, что сама она могла представлять для мужчины чисто плотский интерес. Нежность, общие интересы, взаимное уважение — вот чем была наполнена их жизнь с Ахимом, и это было для нее в браке главным.

— Но признайся, — после паузы сказала Халька, — неужели тебе никогда не хотелось изменить Ахиму, почувствовать вкус свободы, просто узнать новые ощущения?..

В это самое время всего через несколько переулков отсюда их мужья говорили на ту же тему. Юлия, на радость отцу, наконец перестала хныкать и, казалось, уснула.

Эрих рассказывал Ахиму, какие душевные муки ему пришлось изведать после того, как Люттер форменным образом донес на Хальку. Ахим понимал его.

— Не думай, — говорил он, — будто и у нас с Ульрикой все было гладко. Все, что ты сейчас рассказывал, мог бы повторить и я, и в тех же выражениях. Я отлично знаю, каково это, когда невозможно больше вместе находиться под одной крышей, когда гложет бесплодная ревность, когда земля уходит из-под ног. Мне тоже, как и тебе, хотелось рыдать.

Он стал вспоминать историю разрыва с Ульрикой, и тут Эрих почувствовал, что в успокоении нуждается не он, а его друг.

— Ахим, дружище! В чем ты ее упрекаешь! Ведь это все было, когда вы думали, что больше никогда не встретитесь!..

— Нет, — ответила между тем Ульрика на Халькин вопрос. — Нет. Быть может, я в таких вещах — как бы это поточнее выразиться? — слишком старомодна, но меня бы просто вытошнило от отвращения, если бы меня обнял какой-нибудь другой мужчина, кроме Ахима. Знаешь, я ведь педагог, а стало быть, немного и психолог, так что вижу мужчин насквозь. Любовь для меня — самое святое, и ради любимого я готова на все. Я могу принадлежать лишь одному человеку, так же как и для него не должно существовать никого, кроме меня.