Мир на Востоке

— Ладно, — решил после некоторого раздумья Мюнц, — забудем пораженческие настроения, прозвучавшие в твоем письме. С сентября я беру тебя в нашу редакцию, в отдел экономики. Это, вероятно, будет самое правильное. И там, я думаю, ты соберешь реальный материал о передовиках для своей диссертации.

Франк был настолько рад этому предложению, что готов был броситься ему на шею, даже глаза у него повлажнели, поэтому Мюнц быстро добавил:

— Только прошу тебя, не раскисай. Как и от каждого коммуниста, работающего здесь, я буду требовать от тебя максимальной отдачи.

С осени Франк стал работать литсотрудником в «Вархайт». Конечно, Мюнцу пришлось побороться за него. Помогло и то, что, по недавно принятому ЦК решению, все служащие должны были ежегодно в течение четырех недель работать на каком-нибудь производстве. Таким образом Франк и тут, в редакции, был связан с производством, но по крайней мере с пользой для своей научной деятельности.

Потому-то он и сидел сейчас в поезде, направлявшемся в Айзенштадт. Потому и перечитывал сочинения Мао Цзэдуна: ведь решение об обязательной связи с производством, которое так благоприятно отразилось на его судьбе, было заимствовано у китайских коммунистов.

Едва он ступил на платформу, в лицо ему ударил резкий холодный ветер со снежной крупой. Франк поднял воротник пальто, поглубже надвинул на лоб шапку, чтобы хоть немного защитить лицо от коловших, как иголки, льдинок, и поспешил к зданию вокзала. Здесь все изменилось, даже вокзал располагался теперь совсем в другом месте. Франк спросил у прохожего дорогу к комбинату, но, выйдя из здания вокзала, понял, что в этом не было никакой необходимости. Черневшие на фоне неба силуэты печей и каупера, трубы с огромными языками пламени, отбрасывавшими розоватые отблески на белый снег, видны были отовсюду.

Он давно не был тут и даже в близлежащем Граубрюккене, где когда-то жили его родители. С тех пор как они умерли, его ничто уже не связывало с этими краями. Слева и справа вдоль центральной улицы высились огромные новые здания, и улица тоже показалась ему незнакомой. Лишь когда за поворотом открылась лежащая в излучине Заале деревенька с церквушкой и низкими домиками под островерхими крышами, он узнал родные места.

Теперь здесь вовсю кипела жизнь. Несмотря на ранний час, мчались грузовики, ехали закутанные велосипедисты, борясь с ледяным январским ветром, попадались и пешеходы. Источником всей жизни здесь, несомненно, был комбинат.

Наконец он добрался до железных ворот, и вахтер занес его в списки посетителей. До времени, назначенного секретарем парткома, оставался еще час, и он решил повидать своих прежних друзей. По крайней мере Штейнхауэра он надеялся застать в редакции.

И не ошибся. Постучав в дверь, он услышал в ответ знакомый голос.

Ахим был один в комнате. Он сидел, склонившись над письменным столом, заставленным обычными для любого учреждения предметами: телефон, календарь, стопка бумаг. Вооружившись строкомером, линейкой и карандашом, Ахим монтировал первую страницу — это Франк увидел по наклеенному на листе заголовку: «Факел». Отдельно, на гранках он подсчитывал строки, отчеркивал жирными штрихами колонки в какой-то статье.

Ахим, погруженный в работу, хотя и ответил на приветствие Франка, но не узнал его; лишь когда в комнате воцарилось молчание, он поднял голову.

— Я вас слушаю.

Вошедший был ему не знаком, хотя… Нет, где-то он его видел. Но где? Незнакомец был в пальто, в шапке, надвинутой почти на глаза, на заиндевевших от мороза усах и бороде блестели капли… Нет, он не мог вспомнить.

Франка эта сцена забавляла. Он с трудом подавил усмешку, расстегнул воротник и снял шапку.

— Вы, — произнес он, делая ударение на «вы», — вы меня не…

В этот момент Ахим узнал его. Хотя он уже слышал, что Люттер переведен с факультета журналистики в редакцию «Вархайт», даже читал несколько его статей в областной газете он никак не ожидал увидеть его сейчас перед собой.

— Франк… — произнес он и встал, отодвинув бумаги, — Франк, прости, не узнал тебя, я и представить себе не мог… — «Ты ужасно изменился», — хотел он добавить, но не добавил.

Франк сунул перчатки в карман, снял пальто, повесил его на свободный стул. Он почувствовал, что его встретили с некоторой прохладцей, во всяком случае, не так, как он это себе представлял. В чем тут дело? В том, что они много лет не виделись, а может, воспоминания о прошлом не были так уж лучезарны, как ему бы хотелось? Но он все же раскрыл Штейнхауэру свои объятия и сказал:

— Давай-ка, друг, обнимемся по старой памяти. Как видишь, жив еще курилка, А теперь, я думаю, мы часто будем встречаться.

Нет, Ахим не упал со слезами умиления ему на грудь, однако он не видел причины, почему бы ему наконец со всей сердечностью не поприветствовать старого друга.

ВТОРАЯ ГЛАВА